Право на легенду
Шрифт:
— Погоди! А почему и правда не сделать? Подумаешь — механизм! Рук у нас, что ли, нет?
Они сначала посмеялись друг над другом, потому что оба хорошо знали, как этого мало — иметь только руки; потом, отсмеявшись, стали говорить серьезно, потому как были достаточно опытными, чтобы знать — это очень много: иметь хорошие руки.
Убедившись, что тут их точки зрения совпадают, они решили ничего заново не изобретать, а просто взять и сделать. Завгар, используя свое влияние, выпросил Жернакова у начальства на неделю, и за эту неделю Жернаков сам изготовил разборный
А после смены его позвал к себе в закуток Горин — своего кабинета у него тогда еще не было — и предложил выпить с ним чашку чая. Он так и сказал «чашку чая», хотя вместо чашек были аккуратно обрезанные поверху банки из-под тушенки, а чай, круто кипяченный и заваренный сверх всякой меры.
Жернаков такому предложению не удивился: он уже не раз сиживал с Гориным в его каморке, и они говорили о делах хоть и не очень важных, но насущных: как, например, раздобыть кусок листовой стали для новой конструкции поддона, которую предложил Горин, или кого послать на Теплые ключи за картошкой — там, в долине, был почти материковый климат, и урожаи собирали богатые.
Горин был одинок, жил здесь же, при заводоуправлении, а вечера напролет просиживал либо в техотделе за чертежной доской, либо в читальне, питался в скудной поселковой столовке, и сколько раз Жернаков ни приглашал его к себе на нехитрое, но все же домашнее угощение, он всякий раз находил предлог отказаться, ссылаясь то на занятость, то на желудок. И то, и другое было в общем-то правдой. Работал он как одержимый, а здоровье у него было совсем никуда. Он худел прямо на глазах, хотя Жернакову иногда казалось, что худеть уж больше некуда — самый, что называется, минимум остался.
На этот раз вид у него был ничего. Даже щеки чуть выправились, глаза посвежели. Горин выдвинул ящик стола и достал темный щербатый ролик.
— Помните, вы как-то сказали: в Эрмитаже два мужика карниз держат? Так вот у них, должен вам заметить, плевая работа по сравнению с тем, что приходится выдерживать этим роликам от скруббера. Что такое скруббер — знаете? Если говорить просто, то большая дырявая бочка, в которой на промприборах моют золото. Получается, таким образом, что на этих роликах держится вся наша золотодобывающая промышленность. Вы вникаете в суть дела?
— Я вникаю, — сказал Жернаков. — И сдается мне, Валентин Ильич, что вы от меня что-то хотите?
— Хочу. Только сам еще не знаю чего… Понимаете, какая сложилась ситуация: надо срочно расточить партию роликов для прииска. Скруббер из строя вышел. Главный инженер был только что у меня и убедительно просил не подвести. А срок нам дан четыре дня.
— Да я вам за четыре дня вагон этих роликов наточу и еще маленькую тележку, — рассмеялся Жернаков. — Вот удивили!
Горин молча протянул ему ролик. Несколько раз подкинул его Жернаков на ладони, потом достал из кармана резец — у него в карманах спецовки всегда был чуть ли не целый набор резцов, — чиркнул раз-другой сталью о сталь и озадаченно хмыкнул.
— Поняли?
— Понял…
— Нельзя за десять, — сказал Горин. — Никак нельзя. Придется нам без обжига обойтись, будем резать в натуральном, как говорится, виде.
— А кто же, извините, будет резать? — вдруг рассердился Жернаков. Конечно, Горин — головастый мужик, а все-таки технологию уважать надо. — Какой резец пойдет по термической обработке? Я таких резцов что-то не знаю.
— Вот этот пойдет, — спокойно сказал Горин и протянул Жернакову резец, при виде которого у того глаза на лоб полезли. Если это не насмешка, то это еще чего-нибудь похуже. У всех резцов, как известно, кромка острая: так и должно быть по самой сути резания — а тут резец словно бы вывернули наизнанку. Угол у него тупой, или, как говорят, отрицательный. Конечно, если дрова обухом колоть, а хлеб обратной стороной ножа резать, тогда, может, и эта штуковина сгодится. Нет уж, пусть дураков на стороне поищет.
Жернаков повертел резец в руках, молча положил его на стол и демонстративно отвернулся к окну, за которым уже давно было темным-темно.
— Петр Семенович, — нарушил молчание Горин. — Вот вы две машины, можно сказать, оживили. А вам не кажется странным, что никто этого не сделал раньше?
— Чего тут странного? — пожал плечами Жернаков. — Руки не доходили, вот и все.
— Нет, не руки… Тут другое. Тут вот какая вырисовывается картина. Поршни у нас на заводе делать нельзя. Не тот, понимаете ли, профиль. Это все знали, кроме вас, потому что вы не механик, не специалист. И вот потому именно, что вы этого не знали, вы и сделали. А? Разве я не прав?
Такой оборот разговора Жернакова несколько удивил.
— Есть очень странный и очень мудрый закон, — продолжал Горин. — Его впервые сформулировал Эйнштейн, знаменитый физик, может быть, вы о нем слышали. Так вот, он как-то сказал, что все открытия, даже не очень большие, делают в основном люди, которые еще не знают, что этих открытий сделать нельзя. Понимаете? Назовем это инерцией мысли или назовем это преклонением перед авторитетами — как хотите, суть от этого не изменится. Вы только что подумали, должно быть, что я либо умом тронулся, либо шучу не очень остроумно. Так ведь? Кто же таким резцом режет? Никто. Потому что этого делать нельзя. А? Нельзя ведь, правда?.
— Да вроде…
— Вот! Нельзя, и баста! А вы откуда знаете? Из опыта? Лобачевский тоже знал, что параллельные линии не пересекаются, а они, изволите ли видеть, пересекаются. И когда он это, вопреки опыту, понял и доказал, он создал новую, принципиально новую геометрию, которая, если бы уж на то пошло, стала новым математическим мировоззрением! Опыт…
Горин вдруг помолодел лет на десять. Что-то спортивное, пружинистое обрисовалось в его неимоверно худущем облике, глаза стали холодно-настороженными, пальцы нервно забарабанили по столу.