Право на пиво

Толмачева-Федоренко Галина

— Какой? — хором спросили мы с Сироткой.

— Очевидный. Сильфа Брю.

— А не пожалеешь?

— Я уже так с вами влип, — а все из-за тебя, Ворон! — ну, и потом — свои же люди, сочтемся, а Брю сейчас в перстне сидит без дела.

И с тем вышел из кельи. В прихожей раздался несильный хлопок, прозвучал приятный аккорд, и послышались тихие голоса и возня. «Ну, Брю, Брю, дело есть…» — «Всегда дела…» — «Светом клянусь, после…» — «Про-отивный!» — «Брю, тише, тише…»

Минут через пять Пепе вернулся, несколько встрепанный. Сел опять на подоконник.

— Ну,

будем ждать.

— А она…

— Если у Физорга пиво есть, она достанет. Главное, чтобы сама не соблазнилась между делом. И чтобы не опоздала.

Наступила тишина. Чтобы успокоить душу, я то считал удары сердца, то наводил самому себе пустяковые малые галлюцинации: экзамен по профилистике, портрет магистра Якенса в кружевных подштанниках, учебный бой падре Карраско с отцом Антонием Хрисокомовым. Но сердце билось трепетно, экзамен сдавался на двойку с плюсом, отец Антоний уступал иезуиту, и все в том же духе. От Сиротки пахло уже не хлебом, а дрожжами — он тоже нервничал. Я слышал, как он то и дело бормотал: «Выучусь… стану могучим и сильным… за Портера, за Лагера… за всех!» Пепе с подоконника перебрался к постели Озипринша — кровью больше не поил, но взял потерпевшего от Темпорофагии за руку и так сидел, ни слова не говоря. Время от времени рассеянно свертывал самокрутку, и тогда запах чернослива плавал в комнате, перебивая дрожжевую волну.

Я не знал, на что мы надеемся: «Даже если сильфа Брю и добудет пива — что потом? Плохи наши дела — умрет Ози, начнут разбираться — и много ли мне утешения, что вместе со мной пострадает мой родственник, да еще этот — бедолага-наследник… Эх, Ози, Ози…»

Тоненький звук вывел меня из тоскливых блужданий. Как будто кто-то смеялся во всех углах нашей кельи сразу. Веселые блики заскакали по столу, по останкам миелозавруса, вспыхнули в стекленеющем глазу Озипринша.

— Брю?

Сильфа снова захихикала.

— Пиво принесла?

Что-то зашипело, зажурчало. Сиротка толкнул меня в бок, поднявшись на четвереньках в совершенно собачьей стойке. Откуда-то из подпотолочной тьмы пролилась и ударила в пол невидимая в потемках струя.

— Кружку! — страшным голосом вскричал Гарута. — Она пьяная, сейчас все разольет!

Я кинулся к столу, схватил, что под руку попалось, — и вовремя. Струя иссякла через несколько секунд, но у меня в руках была полная умывальная миска чудесной жидкости. Сиротка Эльдар ахнул и повалился лицом в пролитое на пол. Сильфа еще раз прыснула смехом, бренькнуло стекло, что-то еще звякнуло об пол. Пепе коротко ругнулся и затеплил сферу на малой мощности.

— Ставь сюда. Кружка будет?

Я кивнул — говорить не мог от возбуждения. Гарута снял все перстни, браслет и золотую цепь Мерлинского стипендиата, трижды поплевал на ангела-хранителя и приступил к делу. Я молчал и вякнуть боялся насчет загадочного действия. Скоро рассвет. Нужно хотя бы попытаться…

— Треска где?

— Что?

— Я спрашиваю, треска где, яйцо ты ненасиженное… а, вот… Ну, так. Свет?

— Какой?

— Несолнечный, дубина, фонарик

есть?

— А у тебя?

Гарута оскалился так, что я отшатнулся и стал шарить в тумбочке. Фонарик не попадался добрых двадцать секунд, и я чувствовал, что мне не миновать проклятия.

— На… орешь тут…

— Я не ору… Помощник чародея из тебя никакой.

Он уже смешал все, поводил над кучкой, облучая несолнечным светом. Перетертые борзоподы, киндзадза и тресковые хвосты воняли гадостно, и я даже пожалел Озипринша, что бы ни предстояло ему сделать с этой смесью в комбинации с пивом. Пепе вылил пиво в кружку… и задумался. Я со страхом следил за ним: «Сомневается!» Пепе вот-вот мог отказаться — шансы-то невиданно низкие, а с кастамирскими заклятиями шутки плохи. Это я знал понаслышке, а сейчас мог и лично убедиться.

Все же Пепе решился на риск. Я расслышал, как он повторяет негромко слова заклинания. Профиль его был мрачен. Недобрые предчувствия читал я в линии рта и бровей. «И кружку пива…»

— Оболонь!

Пепе едва не выронил снадобье на одеяло.

— Что?

Мы оба уставились на Сервессера-младшего. Заплаканный, с пивными потеками на лице, он протягивал нам что-то, какую-то маленькую штучку… Глаза наследника сияли.

— На полу нашел! Наше пиво, — с неизъяснимой нежностью выговорил он. — Наше пиво, «Оболонь», вот знак!

Я взял у него кусочек металла — крышку от бутылки. На ней изящными знаками было выведено: «Оболонь», в круге — красивый сложный герб.

— Пепе, — вскричал я, чувствуя себя решительно самым умным, — это не глагол! Это и есть пиво!

Но Пепе и без того уже сражался с Озиприншем. Проклятый старик, лежавший тише воды ниже травы, вдруг решил, что прежде последнего часа его собираются отравить. Ози сопротивлялся, пускал слюни, кашлял, но все же лекарство мы в него затолкали. Первый глоток пива влили с ложечки.

Что тут началось!

И колбасило нашего Ози, и корячило, вздрючивало и загибало в немыслимые узлы, но, в конце концов, кончилось все хорошо.

К Ози вернулись его юные годы, и, как вскоре стало ясно, его буйное разгильдяйство, от чего он потом не раз еще пострадал.

Я избежал опасности увольнения «за пособничество», и к тому же магистр Оглоблишвили пригласил меня в «Записки сумасшедшего» — художником по гриму.

Сиротка Сервессер проделал в заветной крышечке отверстие и носил ее на груди, как дорогую реликвию.

О том же, как Пепе Гарута уладил свои сложные дела с легкомысленной Брю, и какие последствия имело пребывание наследника Сервессеров Раздольненских в нашем колледже, и какая судьба ожидала Физорга бен Дудама — об этом расскажу не здесь и не вам, потому как есть История Вторая и Третья, Четвертая, Пятая…

И так далее, покуда не кончится пиво.

Олег Овчинников

МАСЕНЬКИЙ ПРИНЦ

Моему брату Игорю,

большому любителю пива «Оболонь»,