Право на поединок
Шрифт:
Это оказалось последней каплей. Позеленевший Волкодав торопливо сел, стукнувшись головой о скамью, потом кое-как встал, хватаясь за доски, и свесился через борт…
Когда он возвратился с истоков Светыни, где, оказывается, не помнили родовых знаков Серого Пса, старый мастер Варох сначала даже забеспокоился: уж не вконец ли разучился венн говорить?… Эврих, Ниилит и Тилорн в это время путешествовали по Аррантиаде, наслаждаясь учёностью Силионских и иных мудрецов. Делать нечего, деду с внучком пришлось допрашивать Волкодава самим.
«Почему к своим не едешь? – в конце концов сказал венн старику. –
«Да что я у них потерял!… – удивился Варох. – Я уж и забыл, как там жить-то, на Берегу! И Зуйко… кровей в нём сольвеннских на три четверти… обжился вроде, вон как от зари до зари с ребятами бегает… и мне что ни день работу несут, только поспевай поворачиваться… зачем куда-то срываться?»
«Значит, тут остаёшься?» – как бы что-то окончательно прикидывая про себя, спросил Волкодав.
«Остаюсь», – заверил Варох.
«Тогда посоветуй, дед, кто мне телегу с конём взаймы дать не поскаредничает».
«А тебе зачем?» – не понял старик. Не извозом же, в самом деле, Волкодав решил промышлять!
«Дом построю, – объяснил венн. – Хватит обременять добрых людей».
Они ведь так и жили вблизи Врат, в большом поселении, чьи обитатели с незапамятных пор приняли обет помогать вырвавшимся из Нижнего Мира.
«Большой дом, – продолжал Волкодав. – Чтобы и тебе с внучком… и этим, если в Аррантиаде совсем про нас не забудут…»
«А тебе?» – забеспокоился Варох. Он достаточно хорошо знал венна. С него станется возвести дом, а на другое утро сложить котомку и уйти не сказавши куда.
«И мне», – кивнул Волкодав.
«Ты ранен был…» – забеспокоился Варох.
Венн кивнул:
«Был».
В день, когда большой аррантский корабль принёс вернувшихся путешественников, он как раз доделывал крышу, Варох пропитывал маслом и воском резную конскую голову, а Зуйко с друзьями прилаживали на заднюю часть охлупня длинный мочальный хвост.
Волкодав всё сделал, как надлежало. Сам, своими руками перенёс в новую избу юного Домового, решившего отселиться от батюшки. Станет Домовой присматривать за жильём и людьми и со временем, заматерев, сделается похож на хозяина дома. На кого?… На Вароха? На Тилорна, чью свадьбу с Ниилит они под этой крышей справляли? На самого Волкодава?…
Теперь, по прошествии месяцев, венн вспоминал избу, ждавшую его в Беловодье, и пытался думать о ней: мой дом. Почему-то не получалось. Может быть, оттого, что в той беловодской избе обитала совсем другая любовь. А его дом, кажется, так навсегда и остался между лесистыми холмами, через Светынь от разорённого Людоедова замка, и жили в нём теперь чужие люди. Волкодав знал, что прежняя душа удалилась оттуда и плыла впереди, маня его, как мираж. В Беловодье он попробовал овеществить её, но не совладал. Удастся ли когда-нибудь?…
Тропинка между кустами малины, утоптанная босыми ногами детей. Большой пушистый пёс, спящий на обогретом предвечерним солнцем крыльце. Женщина, выходящая из дома с полотенцем в руках. Эта женщина прекрасна, потому что любима. Он идёт к ней, отряхивая стружки с ладоней, но никак не может рассмотреть лица.
Пока он знает только, как она выглядела,
Виллы не могли долго следовать за кораблём, благословляя его парус попутным ветром. Могучие симураны не любили открытых морских пространств, где не сыщешь для отдыха даже голой скалы. Да и тучами над океаном повелевали свои особые Силы: вторгаться в чужие пределы было вряд ли разумно. Напоследок жених и невеста пригнали кудрявое белое облако, взбитое ударами воздушных потоков. Облако промчалось над быстро бежавшей «косаткой», облив её весёлым крупным дождём (Волкодав, зачитавшись, в очередной раз утратил бдительность и не успел спрятать книгу в чехол – пришлось укрывать её под одеждой). Дождь как бы вымыл из воздуха последние запахи суши, оставив пронзительно чистую, сверкающую голубизну. Нужна была вовсе обросшая волосами душа, чтобы не возликовать при виде этого неба и густо-синих волн, коронованных белыми шипящими гребнями. Потом ветер начал слабеть. Волкодав проводил мысленным взором две крохотные чёрные точки, повернувшие в сторону берега. Счастливо вам, безгрешные летуны. Пусть подольше обходит вас злоба и жестокость людей. Пусть ваше племя не возжелает спасения за Вратами и не осиротит своим исходом сей мир, унеся с собой ещё частицу добра…
Между тем Астамер, у которого больше не было повода переживать и ругаться из-за «неправильного» ветра, опять выглядел недовольным. Начало путешествия казалось ему уж слишком удачным. Если верны были Астамеровы многолетние наблюдения, первый лёгкий успех обычно оказывался не к добру. Вот и теперь: зря, что ли, тяжкой шапкой висела над северным краем небес пологая стена облаков?… С виду эти облака выглядели вполне безобидными, но Астамер, родившийся на палубе корабля, слишком хорошо знал, какой шторм может внезапно упасть с любого из его родных островов… Упасть – и загнать неудачливое судно не то что в Аррантиаду, но прямиком в южный Нарлак или даже в Халисун, где прибрежные жители издавна промышляют разграблением кораблей, выброшенных на песчаные мели!…
Когда ветер скис окончательно и бодро катившиеся волны стали делаться всё более гладкими и ленивыми, Астамер велел прятать парус и отвязывать вёсла.
Купить место на сегванской «косатке» – далеко не то же самое, что оплатить проезд на аррантском торговом судне. Там путешествующий получает за свои деньги клетушку в недрах пузатого трюма – и до конца плавания может хоть совсем не выходить из неё на палубу, если нет желания и нужды. Никто не погонит его на мачту убирать рвущийся из рук парус и не прикажет грести тяжёлым веслом. На «косатке» совсем иные обычаи. Место на «косатке» – это скамья, расположенная поперёк корабля, от срединного прохода до борта, и при ней расстояние до следующей скамьи. Над головой – небо, за бортом – близкая вода. На каждое место положено четыре крепких руки. Так что думай как следует, прежде чем отправляться за море вместе с сегванами. Если не годишься грести – «вращать вёсла», как выражаются мореплаватели, – ищи себе другое судно и других попутчиков, таких же изнеженных и мягкотелых.
– Приличные люди вообще-то нанимают гребцов и деньги им платят, – вполголоса ворчал Эврих, просовывая длинное еловое весло в гребной люк и устраивая ладони на рукояти. – А мы за свои кровные ещё и работай, как каторжники!…
– Не болтай попусту, голоногий! – тут же оглянулся с соседней скамьи широкоплечий Левзик. – Это только вы, нечестивые арранты, сажаете на вёсла прикованных каторжников, потому что сами уже ни на что не способны. А мы, свободные мореходы, от века освобождаем раба, причастившегося священной работы!