Право на Тенерифе
Шрифт:
Впереди были выходные, и уже все равно ни к кому на прием не записаться теперь; оставалось только ждать понедельника. И потом, уже было шесть часов вечера. Юля припарковала машину недалеко от подъезда голубого многоэтажного дома, построенного, судя по трещинам в панелях и выцветшей краске, лет тридцать назад. Катя выскочила из машины в расстегнутом пальто.
– Застегни, – сказала Юля, – еще не май месяц.
Катя начала медленно застегивать пуговицы, одна из них шла с трудом и, лишь только девочка натянула ее, как она оторвалась от пальто и упала на грязный асфальт. Катя подняла пуговицу,
Юля же не могла сдвинуться с места. Эта пуговица, и горизонтальные складки, идущие от выточек на ее пальто, которые она сейчас внезапно заметила, – все говорило о том, что оно уже еле застегивалось. С Катей было что-то не так. Но что именно?
Дома Юля быстро переоделась, расчесала еще раз русые волосы, не очень длинные, едва касавшиеся плеч, напомнила Кате снова, чтобы та не ела сладости и хлеб, и бегом побежала к подругам; они встречались сегодня у Алины. Когда она уже села в машину, телефон стал звонить. Это был ее муж.
– Да, Антон, – она удивилась, ведь они только что виделись дома.
– Ты куда собралась? – послышался его удивленный голос.
– В смысле куда? – Юля начала волноваться. Неужели он опять забыл? – К Алине в гости, я ведь тебе заранее говорила. И утром напомнила.
– Так ты все-таки пойдешь! – ответил он сухо. – Хм.
Повисла пауза. Ей казалось, что она слышала, как он недовольно дышал в трубку.
– Ты что хотел-то?
– Я хочу на боулинг с друзьями поехать.
– А почему именно сейчас? Я с девочками давно договорилась. Давай в следующий раз.
– Можно, конечно, но ведь я завтра в командировку уезжаю на два дня. Теперь только через неделю.
– Ну и что ты предлагаешь? – ответила устало Юля.
– Пусть Катька сама посидит. Она уже большая, ей няньки не нужны. Или маму свою позови.
– Как хочешь, так и делай. Маму я звать не буду, тебе нужно – ты и зови.
– Тебе что, сложно позвать?
– А тебе сложно слово держать? Обещал, что посидишь дома сегодня.
– Сегодня пятница, почему это я должен дома сидеть? Я всю неделю работал!
– Удивительно, а я не работала?
– Работала, – засмеялся Антон. – И много ты там заработала?
– Достаточно, – ответила сердито Юля. – Это все? Я поехала.
– Машину мне оставь. Тебе до Алинки можно на автобусе доехать.
– Давай ты сам на автобусе поедешь?
– Так ведь боулинг в центре, на автобусе две пересадки. Только на такси ехать.
Юля видела, что Антон вышел на балкон в одной футболке и стоял на ветру, провожая ее холодным взглядом. Невозможно было даже на миг поверить в то, что вся эта сцена была затеяна без какого-либо умысла. Каждый раз, когда Юля пыталась «выйти в свет», а случалось это крайне редко, он устраивал скандалы, чтобы, казалось, целенаправленно испортить жене настроение. И теперь ему это удалось вполне. Юля выскочила из машины и хлопнула дверью со всей силой; тут же ей стало жалко машины, ведь ее вины в том, что Антон не умел радоваться за своих близких, не было.
Она побежала на автобусную остановку. Через минут двадцать пришел автобус, битком набитый людьми, Юля с большим трудом втиснулась, но ей приходилось на одной ноге висеть над ступенями, потому что
Через час она была, наконец, у Алины. Новый дом в элитном комплексе с входом по пропускам, с тихим двором, где не было дорог, а были только скверы и детские площадки, одним своим видом разгонял тоску. Добротный кирпич дома, в целом продуманная архитектура комплекса, широкие пандусы для колясок, грузовые лифты и ровная плитка дорожек словно указывали на то, что именно здесь и обитали люди, умевшие жить по-настоящему и баловать себя.
На пороге квартиры ее встретили подруги. Алина в черном платье-мини с томным видом смотрела на нее, снимающую пальто и обувь на пороге. Юля заглянула в зеркало: волосы растрепаны ветром, и без того скромный макияж поплыл из-за духоты в автобусе.
По сравнению с ухоженной Алиной, с перманентным макияжем и наращенными ногтями, она смотрелась особенно грустно, даже блекло, хотя со старших классов и слыла поистине славянской красавицей с густыми русыми волосами, мягким темным контуром бровей и небесно-голубыми глазами.
Сейчас их лазурь была смешана с грустью, а правильные черты миловидного лица уже начинали опадать, главным образом из-за привычно опущенных уголков губ. В чертах ее не было более свежести, не было предвкушения радости, столь свойственной наивной молодости, которая тем и отличается от старости, что всегда верует в следующий день, каким бы ни был день нынешний. Нет, верить было не во что, лучшие ее годы были позади. Все вокруг знали об этом: ее мать, ее муж, ее подруги. Даже она сама понимала это и давно примирилась с неприятной мыслью.
Теперь, когда все повально бежали к мастерам по татуажу дорисовывать брежневские брови, широкие стрелки, а также расширять контуры губы, естественная красота, что еще оставалась в Юле, уже не казалась ее достоинством, а скорее, наоборот, казалась недостатком, признаком того, что она не занималась своей внешностью.
Марина, хотя и была старше их всех и не обладала столь внушительными средствами, как Алина, казалось, не желала ни в чем уступать той. Всегда ухоженная, с образом, проработанным до мелочей – будь то шарф, украшения или жилет, она создавала впечатление женщины, уделяющей исключительно много времени своему внешнему виду. Казалось, она с вечера готовилась к завтрашнему дню, наглаживала наряды, придумывала, как и что с чем сочетать.
Марина сочетала в своем характере две крайности, часто идущие в женщине в паре: в зависимости от настроения она могла быть женщиной-праздником, с которой все легко, обиды забыты, прошлого нет, есть только настоящее, солнечный радостный миг, а могла быть ехидной, саркастичной, подмечающей все дурное и даже недурное таким тоном, что и оно казалось недостатком. Отчего зависели перемены ее настроения: от ее цикла, Луны, погоды, магнитных бурь, – никто не знал. Однако подруги готовы были забыть и простить самые неприятные и колкие ее слова, лишь только она переходила в состояние женщины-праздник, столь много заразительной радости и наслаждения оно приносило с собой, преображая сразу все вокруг.