Право выбора
Шрифт:
После рассказа я помню, долго не мог понять, при чем здесь тогда Англия и Голландская республика, естественно об этом я и поинтересовался у Алехандро, столь хорошо осведомленном о делах происходящих в Европе. По видимому дворяне испанской короны были тесно связаны со всеми нитями королевского дома, раз даже «отшельник» на Сицилии знает столь хорошо ситуацию почти десятилетней давности. Либо… хм лучше не думать, что есть какая-то иная причина знаний графа Гомеза, пусть оная будет его личным секретом.
– Все верно, тогда Англия и Голландия не вступили в войну, но уже через год, когда Людовик XIV
– Но еще не все потеряно, союзники выдохлись, ты же сам говорил об этом!– удивился я как можно убедительней, прекрасно осознавая, что горькая правда не нужна графу. Все же есть истины, знание которых действительно равносильно яду, день за днем убивающему своего носителя.
– Даже я. Двадцати двух летний мужчина, граф Пилар-Гомез понимаю, что война нами почти проиграна,– смотря куда-то в даль, качнув головой, сказал Алехандро.– но это не значит, что мы опустим руки и перестанем сражаться! Нет, мы покажем им, как сражаются и умирают настоящие сеньоры!
Сбросив нахлынувшие тоску и печаль, капитан Мессинского гарнизона яростно стеганул кулаком воздух перед собой. Решив больше не затрагивать больную для графа Гомеза тему, я постепенно перевел разговор в сторону, затронув историю самого графского рода Алехандро. Его истоков, подвигов, жизненных ценностей… всего того, что заставляет потомков с тревогой в сердце вспоминать былое, счастливо смеяться, думая о былых победах и ронять скупые слезы, глядя на портреты былых героев своей семьи!
Увы, но в тот день услышать рассказ о семье Алехандро мне так и не удалось, за разговором день прошел столь быстро, что наша кавалькада, с одной единственной каретой, в которой были сложены все ценности посольства, под постоянным надзором пары гвардейцев, миновав предместья Сарагосы, оказалась возле небольшого придорожного трактирчика. И как перевел граф Гомез название оного заведения было ему под стать «Маленький кабанчик». Вывеска же отсутствовала, по-видимому, затерявшись где-то по дороге к сему месту постоянного обитания.
Радуясь, что дневное путешествие, наконец, закончилось, я первым делом приказал приготовить ванну, естественно под бдительным присмотром Никифора. Пока вся наша компания готовилась к вечерней трапезе, в верхней комнате трое не дюжих слуги ставили большую чугунную ванну, рядом с ними застыли пара служанок, держа наготове горячие кувшины с кипятком, выпускающим пар под темный потолок трактира. Только все вышли, отправленный моими камердинером за порог сразу же как ванна была наполнена, как я сразу же с чистой совестью, в предвкушении блаженной неги опустился в горячую ванну, чувствуя как по телу разливается ощущение чистоты и свежести, заставляя щуриться от удовольствия.
Все-таки это можно сказать единственный раз, за последнюю неделю, когда наше посольство отдыхает
Незаметно для себя расслабившись, погружаюсь в сладостные объятия царства Морфия, так и не успев вылезти из ванны, сделанной чуть ли не специально для чудесного времяпрепровождения в ней. Так уж получилось, что разбудил меня не холод остывшей воды, а тихий голос Никифора спорящий с кем-то возле порога.
– Что случилось?– плеснув в лицо немного воды, спрашиваю стоящих возле двери людей.
– Господин, ужин подан, все ждут только вас,– виновато ответил камердинер.
– Кажется, я говорил, что в походах и прочих подобных поездках все первостатейные нужды решаются без моего участия. Или Никифор мне вам теперь и разрешение в нужник давать необходимо?– спросил слегка раздраженно своего незаменимого слугу.
– Никоим образом господин,– чуть-чуть дрогнул голос камердинера.
«Обиделся, блин, действительно резко я начал, с чего бы это?– мелькнула удивленная мысль на грани сознания».
– Начинайте без меня,– командую через дверь.– Никифор останься.
По коридору разносились неспешные шаги второго человека, по-видимому, кого-то из дворян, судя по едва узнаваемому мной голосу, дверь, протяжно скрипнув, впустила Никифора с белым полотенцем на сгибе левой руки и виноватым выражением лица, мол, извините, что потревожил вас покой.
Быстро накинув на себя рубаху, штаны, завязал толи летние сапоги толи, летние ботинки, прицепив на ремень ножны с подаренной государем шпагой, хорошо, что перевязь как таковая благополучна, канула в лету, по крайней мере, для витязей и всего моего окружения удачно заменившись широким кожаным ремнем с портупеей. Признавать свои ошибки всегда тяжело, но очень полезно для собственного самомнения и рационального подхода к дальнейшим действиям, а признавать вину перед человеком стоящим на много ступеней ниже в иерархической и родословной лестнице во много крат трудней. Однако эти границы наедине легко «смываются» так же небрежно как те традиции, которые с завидным успехом и проворством ломает единовластный самодержец Руси – Петр.
– Никифор если я тебя чем-то обидел, то не обижайся на меня, ты же знаешь меня не первый год, ты мне дорог так же как и все мои товарищи, и сам по себе бесценен,– повернувшись к слуге с улыбкой говорю ему.
– Что вы батюшка, да никогда я не смог бы чем-то выразить свое неудовольствие коего и быть не может!– повалился на колени камердинер, на проклевывающуюся седину аккуратной небольшой бороды, упала слезинка из заблестевших глаз.– Я же за Вас господин Богу душу отдам! Батюшка только скажите!