Православие и грядущие судьбы России
Шрифт:
Вот истинный путь к покаянным слезам! Но опять скажу: все дело, вся цель деяния сего — не в стяжании собственно слез, а в покаянном настроении, в сокрушении кающегося сердца. А слезы суть лишь проявление сего сокрушения. Пошлет Бог сей сладостный источник — слава и благодарение Ему, приими рукою смирения, а не пошлет — укори себя, яко недостойного, за черствость сердца твоего и сие самоукорение Господь примет яко источники слез.
Строгость закона во имя любви
Пьянство — исконный порок русского человека. Нет нужды говорить о том, как оно губит, отравляет, развращает и душу и тело, нет нужды доказывать, что от него может в конец погибнуть и Русское государство. Слава Богу, хотя и поздно, но на все это обращено внимание: в высших государственных учреждениях вот уже пять лет, даже больше, обсуждаются меры борьбы с пьянством, а с высоты Престола последовало властное указание — изменить всю финансовую политику так, чтоб она не строилась на доходах от этого порока. Слава Богу: заря занимается, начало полагается; дал бы только Бог мужества и духа разума составителям законов пойти прямолинейно навстречу народному горю, избежать гипноза лживого либерализма, фальшивой гуманности,
К сожалению, внимательно наблюдая за ходом суждений по вопросу о борьбе с пьянством, нельзя не заметить, что все такие пожелания и опасения имеют свои основания. В самом деле: мне кажется, что в своих рассуждениях о борьбе с пьянством составители законов как будто ходят вокруг да около этого большого вопроса, а прямолинейно подойти к самой сути его как будто боятся. Обсудили, например, «Законопроект об изменении и дополнении некоторых, относящихся к продаже крепких напитков, постановлений»; приступили к обсуждению «Законопроекта о преобразовании попечения о народной трезвости», — что все это, как не хождение вокруг и около вопроса о пьянстве? Деревня тревожно прислушивается к этим суждениям, проверяет их по-своему, прилагая к жизни своей, и решает: «Нет, это вовсе не то!..» Вот что пишет мне один священник, внимательно наблюдающий деревню и все, что она говорит: «Сыплются у вас там, в Питере, трескучие речи, указываются разные виды борьбы с пьянством, но ни один голос не указал на более целесообразную меру, а если и указал, то не договорил и вопрос этот долго-долго еще будет вращаться в беличьем колесе. Если причины такой неудачи в решении его не понятны жителям столицы и губерний (губернских городов), то они весьма понятны жителям деревни, которые стоят лицом к лицу с этим злом. Невольно думаешь, что столичные ораторы или не русские люди, или вовсе незнакомы с укладом русской жизни и русского духа. Вопрос же этот решает сам простой русский человек. Почему русский человек от мала до велика пьянствует? Потому, что можно пить безнаказанно. Я хочу и пью, а тебе и кому другому до этого дела нет. Так, а если ты пьяный безобразничаешь, оскорбляешь жену, семью, стариков родителей, задеваешь проходящих по улице — зачем ты это делаешь?.. В этом-то и вся суть дела: если я выпью и лягу спать, меня никто не видит; если я пойду на улицу и площадь — меня все увидят, и уже повеличаюсь я тогда!.. Я «свободен», и никто мне не указ, а кого хочу разделать, так уж берегись! А если бы за безобразия, чинимые на улице, строго наказывали, тогда и пить охоты не было бы, да не будет резона пить и дома. Таково глубокое убеждение, высказываемое откровенно простым русским человеком».
Такова уж психология русского человека. Он пьет, чтобы развернуться во всю ширь своей натуры, чтобы дать волю своей удали, чтобы снять с себя некоторым образом те нравственные узы, какими он чувствует себя связанным в трезвом виде, хотя бы эти узы были и не особенно высокого нравственного качества: например — страх полиции и стыд человеческий. В пьяном виде в нем просыпается животный инстинкт, теряется духовное равновесие и он, по слову псалмопевца, действительно, уподобляется скотам несмысленным. Ему нравится не вкус водки: ведь он морщится, когда пьет ее, — нравится ему состояние опьянения и вот это «ослабление задерживающих центров», как говорят врачи, когда он воображает, что «ему все можно»... Понятно, что отсюда и хулиганство во всех его видах: что у трезвого на уме, говорит пословица, то у пьяного на языке. Что в трезвом состоянии таится на дне грешной души, что сдерживается совестью, стыдом, страхом Божиим и человеческим, с чем человек борется и, при помощи благодати Божией, побеждает, то все у пьяного прорывается наружу и проявляется в самых уродливых формах пьяного безобразия и всевозможных преступлений. Пьяный человек — безоружный пленник пороков. А между тем пьянство захватило все сословия, оба пола, все почти возрасты, кроме разве младенческого. «Пьет интеллигент, студент, гимназист, ученик городского и сельского училища, пьет мещанин, рабочий, крестьянин»...
Невольно восстает вопрос: можно ли ограничиться в борьбе с таким губительным пороком такими средствами, какие предлагаются в законопроектах, касающихся пьянства, какие рассматриваются в Г. Совете? Все эти чайные, читальни, дешевые столовые, ночлежные дома, так называемые развлечения: театр, гимнастика, световые картины, кинематографы, разные чтения и пр. — все это, в сущности, сводится к отвлечению от водки, но на слабую волю человека, уже поработившегося страсти, едва ли подействует в должной мере: слишком уж вошел в плоть и кровь нашего народа этот порок, чтоб можно было много надеяться на столь «благородные» средства борьбы с ним. Надо прежде всего воспитать в народной душе представление об опьянении, как о позорном деянии, как о преступлении против закона, строго караемом не только общественным мнением, но и самим законом. Вот чего ждет, вот чего просит деревня. Мне пишет тот же священник: «Если бы законодательные учреждения сказали бы: пей, сколько угодно, а пьян не бывай!» — получилась бы иная картина. Каждый скажет: «Коли пить только дома, а на людях не порисоваться, то не стоит овчинка и выделки, — лучше совсем ее, проклятую, не пить!» Я исключаю больных запоем, пьющих в большинстве случаев скрытно и украдкой. Положение дела говорит само за себя. Необходим закон, строго карающий поведение пьяных и их появление в публичных местах: площади, улицы, вагоны, станции, волостные и сельские правления, аптеки и пр. Мне знакомы такие факты. В деревне есть известный пьяница и хулиган, никогда не отходящий от монопольки. Хвативши изрядно, он идет домой и проходит мимо зажиточного мужика, имеющего четырех взрослых сыновей. Проходя мимо, хулиган начинает костить его отборною бранью за то, что тот не дает ему на «магарыч». Надоело мужику выслушивать ежедневно оскорбления, засел он с четырьмя своими молодцами в укромном местечке, подстерег хулигана, — и всыпал ему и в зубы, и в губы. Проходит после того день, другой, неделя, — не видно и не слышно хулигана. Поинтересовался мужик о его судьбе у соседей, а те и говорят ему: «Спасибо, родимый, что поучили: как сто бабок пошептали: идет каждый день пьяный, да только ругается
Ясно, что деревня просит закона, усиливающего наказание за преступления, совершаемые в пьяном виде, закона, карающего самое появление пьяницы вне своего дома. Что делать? Приходится прибегать к мерам строгости там, где бессильно нравственное воздействие. Надо воспитывать народ, особенно молодежь, в новых понятиях относительно самого состояния опьянения. Ныне говорят: «Пьян да умен — два угодья в нем»; надо, чтоб говорили: «Умен, но пьян: никуда не годен».
Мне могут сказать: не дело архиерея возбуждать вопросы о строгостях закона; он — представитель Церкви, а Церковь должна проповедовать всюду любовь, и только любовь, а не кары закона.
В ответ на это я напомню, что еще 900 лет тому назад именно Церковь, а не кто другой, ходатайствовала о восстановлении даже смертной казни пред мягкосердым князем Владимиром, который уничтожил было смертную казнь. Тогдашние святители не убоялись сказать правду властителю Русской земли, что такая отмена преждевременна. Усилились-де разбои на земле, и житья не стало честным людям.
И в наши дни усилились беззакония на Русской земле от пьянства; надо пожалеть тех, кто невинно страдает от пьяниц, особенно жен и детей. В защиту этих-то невинных страдальцев и возвышаю я свой голос: если меры нравственного воздействия не в силах сократить пьяный разгул и преступность от пьянства, то надобно усилить строгость закона против сего зла. Я напоминаю слово одного мудреца: «Чем мягче законы, тем грубее нравы». Пусть лучше будут законы построже, только бы нравы были помягче!
Уготовим себя к подвигу!
Все мысли, все сердца русского народа теперь сосредоточены на том великом испытании, какое было благоугодно Господу ниспослать нам для нашего вразумления, для нашего наказания, для нашего очищения от всех тех духовных нечистот, какими пропиталась духовно-нравственная атмосфера нашей жизни. Последние годы мы жили как бы окруженные каким-то ядовитым туманом: чтобы рассеять, разогнать этот туман, Господь и попускает нам скорбь велию — эту ужасную общеевропейскую войну. И верится, что она сделает свое дело, что туман рассеется и над Русской землей снова засияет яркое солнце Божией правды, Божия благословения и православного смирения, как это было встарь!
Газета «Вечернее Время» запросила меня, что я думаю о современных событиях, о смысле войны и пр. Я ответил кратко: «Совершается суд Божий над народами земли».
Немцы согрешили гордынею — грехом сатаны. Много согрешили и мы пред Богом. Но грянул гром, и мы ограждаем себя крестным знамением. В народе заметно заговорила совесть. Он вспомнил Бога. Те нравственные начала, которые глубоко заложены в основу народной души родною Церковью, несмотря на сильный на них натиск со стороны темных сил, еще живы, еще могут вспыхнуть ярким пламенем и очистить народ от греха. И вот Бог посылает народу великий крестоносный подвиг: полагать душу свою за страждущих братий по вере и по крови. Подвиг очистит и обновит народ. Это — общий нравственный закон.
Народ чувством сердца понимает это и с преданностью в волю Божию возлагает на свои плечи тяжелый крест. Дал бы Бог, чтобы поняли наши передовые люди великий смысл грядущего подвига! В помощи Божией мы не сомневаемся: славянские народы, доселе порабощенные тевтонам, будут освобождены от тяжкого нравственного ига. Сице верую, сице уповаю!
Моя мысль, откровенно говорю, сосредоточивается не столько на ходе внешних событий, сколько на проявлении внутренних настроений в разных слоях народной массы. Все дело теперь в том, чтобы народ оглянулся на себя, на свои немощи, на свои грехи и постарался исправиться, покаявшись пред Богом. И не один простой народ, нравственно опустившийся, но и его верхние слои, начиная с средних классов. Бога забыли, от Церкви отвращаются, заветы предков осмеивают. А в верхних слоях господствует практическое язычество... И вот, наблюдая из тишины своей кельи, с отрадою я замечаю, что как будто есть некоторый поворот к лучшему, есть признаки некоторого отрезвления, просветления. И слава Богу. И сказать ли?.. Если бы Богу было благоугодно ввести нас в больший подвиг временным над нами успехом врага, то и на сие мы должны быть готовы: да будет воля Твоя, Господи милосердый! Но не попусти нас впасть в уныние и сотвори со искушением и скорое избытие. Так бывало в нашей истории, в; достопамятных годах 1612 и 1812. Тут приложим физический закон: чем сильнее пламень, тем лучше закаляется сталь; чем бедственнее, до степени, Богу ведомой, всенародное испытание, тем более очищается народная душа. Бог лучше нас ведает, какое врачество потребно для нашего очищения и духовного обновления. Наше дело предать себя Богу, внимать Его гласу в грядущих событиях, каяться, просить помилования и идти к выполнению того великого подвига, на какой Он зовет нас. Предавая себя всецело воле Господней, веровать должно, что непреложно слово Христово: «Елика аще чесо просите от Отца во имя Мое, даст вам. Просите и приимете». (Иоан. 16, 23, 24.) А совесть наша свидетельствует, что просим у Господа не худого: просим мира всему миру, просим Его помощи в борьбе с врагами Его Церкви святой, просим нашим братьям свободы от гонений за веру православную, за любовь к родному своему народу. Мы просим у Бога милости, но тогда и сами должны широко оказывать милость нуждающимся в милости. Таков у Господа закон: просишь прощения? Прежде сам прости. Просишь милости? Прежде сам помилуй, смилуйся, окажи милость. Сжалься над теми, которые изранены, изуродованы на поле брани: помоги, чем можешь, святому делу забот о раненых воинах. Смилуйся над их беспомощными семьями: сколько вдов и сирот теперь будет оплакивать своих отцов и мужей, душу свою положивших на поле брани! Сколько матерей, оставленных воинами без пропитания, может быть, без приюта! О, поистине, различен милования образ, по слову святого Златоуста, и широка заповедь сия!