Православная антропология

Лоргус Андрей

Важнейшая проблема в экзегетике Евангелия может быть сформулирована так: в какой степени человек может уподобиться Христу? Возможно ли это? В чем Христос - человек, а в чем - Господь? Ведь именно отсюда рождался труднейший вопрос о "двух волях во Христе". Если в Гефсиманском саду, в "молении о чаше" была борьба двух воль, тогда Христос - только человек, а если человеческая воля "поглощалась" [1], тогда во Христе - только Бог. Понимание "гефсиманского борения" как согласия двух воль, не как борьбы, а как соединения без поглощения должно опираться на тончайшее разделение в экзегезе божественного и человеческого в Христе. Каждый поступок Богочеловека, каждое Его слово должны быть поняты в двух перспективах - божественной и человеческой. Например, в Евангелии от Матфея:

Мф.8:2-3: И вот подошел прокаженный и, кланяясь

Ему, сказал: Господи! если хочешь, можешь меня очистить. Иисус, простерши руку, коснулся его и сказал: хочу, очистись. И он тотчас очистился от проказы.

Здесь поражает простая обыденность чуда. Христос без усилия, без напряжения, как бы походя, совершает чудо исцеления. И это истинно. Ибо чудо совершается не усилиями человека, Иисуса из Назарета, но Богом Сыном, Которому "вся предана Отцом". А вот пример "гефсиманского борения":

Лк.22:44: И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю.

Здесь, напротив, мы видим человеческое борение. Мука, страдания, величайшее напряжение сил человеческих, хотя Его Божество не отступало от Него никогда.

Таким образом, к каждому тексту нам следует подходить с разумением, и это проблема экзегезы. Причем экзегезы не одного только "отца" или учителя, но всей Церкви. Нам интересны и буквальные толкования Златоуста, и глубоко символичные толкования преподобного Максима. Главная трудность в видении собственно антропологического учения как в самом Священном Писании, так и в толковании его Церковью. Ведь экзегеза часто была необходима в конкретном споре, в контраргументации против той или иной ереси, а мы ищем то, что имеет значение вечное.

2.2. Святоотеческое богословие

Богословское наследие православия столь велико, что при его внутренней духовной целостности нельзя говорить об однородности трудов святых отцов, об их непротиворечивости. Мы должны различать собственно догматическое богословское наследие, аскетическую письменность, мистический опыт. Причем в каждом случае требуется и своеобразная методология. Но есть общие проблемы: проблема метода, проблема терминов и понятий, проблема историчности учений.

2.2.1. Методы святоотеческого богословия

Антропология как богословский предмет никогда не стояла в центре внимания Церкви. Важнейшие антропологические проблемы решались в русле догматических споров на иные темы. Так, одним из первых антропологических вопросов, который возник в II-III вв., был вопрос о посмертной участи человека - бессмертии его души, участи тела, возможности телесного воскресения. Ересь Нестория подтолкнула развитие учения о Боговоплощении, т.е. о самой возможности, с богословской точки зрения, "безсеменного зачатия". Аполинаризм - учение о влиянии божественной благодати на человека, о духе человеческом. Но более всего православная антропология обязана христологическим спорам V-VI вв. Видимо, антропологии суждено было развиваться внутри иных отраслей богословия и при том не систематически. Поэтому метод антропологии не был обозначен четко. Сталкиваясь с трудами святых отцов Церкви, мы должны констатировать методологическую неясность. Нужно признать, что православная антропология как дисциплина не была сформирована прежде XX в. Однако проблема эта должна быть решена, и ее решение видится в синтезе православного богословия, в христологическом пневматологическом принципах, в личностном и церковном подходах. Но их четкое определение, исходя из вышесказанного, - дело будущего, близкого или далекого - покажет развитие образования и богословия в России.

2.2.2. Проблема понятий, терминов и символов

Святоотеческое богословие складывалось в разных социально-исторических условиях, в разных образовательных средах. Отсюда и разность терминов и их значений. Велико влияние ветхозаветной терминологии, но столь же велико и влияние античной философии, а также наук, современных отцам. Так, в историческом труде Немезия Емесского "О природе человека" заметно влияние терминологии Галена. Но главное, что характерно для отцов древнего, самого важного периода святоотеческой письменности - это отсутствие точных научных понятий. Да их и быть не могло. Понятия отцов отличаются скорее поэтичностью и метафоричностью, чем строгостью и четкостью. И в этом существенная трудность. Такова, в частности, судьба

термина "ум". Сказано о нем, может быть, более чем о других, а однозначности толкования нет. В сочинениях великих каппадокийцев, например у святителя Василия Великого, встречаются сопоставления понятий "ум" и "дух человека" как одной реальности. А у преподобного Макария Великого дух животворит ум. "Ум", с одной стороны, - сила души, а с другой - часть человеческого состава, наряду с душой. И это не противоречие, а использование терминов, которые у разных авторов несут разные значения. И вообще, терминология отцов - это слова и имена, отражающие опыт в той степени, в какой данная терминология соответствует интуиции автора. Между мистическим опытом, который является основой святоотеческого богословия, и понятийным мышлением, богословским дискурсом может и не быть соответствия. Найти это соответствие есть задача науки патрологии и антропологии.

Проблема терминологии, таким образом, становится проблемой богословия. Это не только проблема языка, но и проблема богословского, теоретического, осмысления святоотеческого опыта. Конечно, не все нуждается в таком осмыслении, но опыт подвижников, монахов в первую очередь в нем нуждается. Собственно богословские трактаты мы можем читать как научные, но их немного. И даже в этих случаях возникает проблема словоупотребления.

2.2.3. Проблема переводов

Говоря о святоотеческом опыте, мы должны иметь в виду, что говорим об определенных языковых традициях. Главным образом - о греческой культурной и языковой традиции. А также о латинской и сирийской. Греческая письменность - это языковая основа православного вероучения, а латинская - дополнение к нему. Однако латинская письменность - основа католического вероучения. Стало быть в латинской письменности для нас не все однозначно, многое противоречиво.

Первая проблема - проблема соотношения греческих и латинских христианских терминов. Например, для нас очень важен термин ипостась, который не имеет латинского аналога. Латинские богословы древности принимали греческий термин. Так было до Боэция и Фомы. А в современном западном богословии есть только термин persona, который используется для перевода греческого и . Отсюда понятийное сужение богословия личности в западном исповедании, богословская слабость обоснования личности человека.

Другая проблема - переводы святоотеческого наследия на русский язык. Из всего объема грекоязычного богословия отцов и учителей Церкви на русский язык не переведено еще и половины. Из западного, латинского, - и того меньше. Непереведенными остаются еще весьма важные, особенно с антропологической точки зрения, произведения. Так, не переведена на русский язык "Амбигве" преподобного Максима Исповедника. "Триады" святителя Григория Паламы впервые вышли в свет десять лет назад, и, по мнению церковных патрологов, перевод В. Бибикова не совсем удачен. Так что освоение святоотеческого наследия - это еще и филологическая проблема, требующая богословского осмысления.

Иная проблема - несовпадение терминологии. Мы должны с прискорбием констатировать, что ни русский язык, ни славянский не вмещают в себя все богатство греческой святоотеческой терминологии. Увы, наш русский богословский язык много беднее греческого. Конечно, это решаемая проблема, но она есть. Так, тема воли в русском описывается с помощью слов воля, произвол, желание, хотение, а в греческом в этой теме задействовано до пятнадцати слов. Проблема богословски верного осмысления и перевода ставится во многих случаях на первое место.

Еще пример - греческое слово "". На русский оно переводится и как сознание, и как совесть. По объему использования в святоотеческих трудах первое значение не имеет большого значения, ибо важность понятий, за ним стоящих, не осознавалась в ту эпоху. Для нас же в психологическом смысле это слово приобретает важнейшее значение.

Но проблема, конечно, не в самом языке, а в богатстве опыта и мысли. Мы не только должны думать о переводе, но более всего об истинном и тождественном опыте, который и является основой богословия. Вот почему нам важны опыт и тексты святителя Феофана Затворника. Он не столько перевел "Добротолюбие", сколько изложил его. Он передал нам суть этого опыта изнутри. Но нам важен и сам текст "Добротолюбия" не менее, чем смысл. И потому его новый, как говорят сейчас, академический перевод - дело ближайшего будущего.