Прайд Саблезуба
Шрифт:
В конце концов по руслу вновь начались заломы, завалы и топляки. Пришлось всерьез заняться маневрированием – не до рыбы, быть бы живу. Сложный участок казался просто бесконечным, а берега, разумеется, совершенно неприступными. И вот, когда…
Он целился в просвет между двумя выворотнями, всматривался в «усы» бурунов от них и гадал: отбросит его струей на виднеющийся дальше залом, или он сумеет выгрести влево? Наверное, сумеет, если начнет активно работать сразу после…
И вот, когда он, рискуя порвать ременные уключины, изо всех сил табанил, пытаясь уйти от объятий растопыренного корневища… Вот в этот самый момент и рвануло.
Первая мысль была, что он зацепил крюком за корягу или камень на дне. Что давно надо было леску собрать и бросить в лодку, что
Ничего сделать он не мог, потому что отпускать весла нельзя было ни на секунду – потом они уже не понадобятся. Рывок был в общем-то не таким уж и сильным, но направлен он был назад и вправо. Ногу вывернуло, пятка уперлась в шпангоут, лодку качнуло, и гребок левым веслом пришелся наполовину в воздух, лодку начало разворачивать поперек течения…
Семен справился, заработав пару глубоких царапин на бортах, но на этом ничего не кончилось, потому что надо было сразу обходить залом, а потом уворачиваться от очередного корневища. Дальше располагалась полузатопленная лиственница, и лодка чуть не влетела в крону…
Иногда казалось, что рыба, наконец, сорвалась и оставила его в покое, но следовал новый рывок, лодка раскачивалась, а Семен не мог даже материться – не до того ему было.
Немногочисленные секунды передышек в этом слаломе он использовал для того, чтобы принять позу «наименьших неприятностей». Когда этот кошмар кончился, он уже полулежал в лодке, свесив за борт привязанную ногу. Лодка накренилась, грести было неудобно, а обзор резко сократился, но так можно было хоть в какой-то степени контролировать ситуацию.
Скорость движения снизилась, и Семен разглядел, что до следующих препятствий впереди не менее двух сотен метров. «К черту, – прохрипел он, бросив весла и выворачивая из-под задницы обмотанный ремнями камень. – Все к черту! Лишь бы до дна хватило, лишь бы веревка не запуталась!»
Она не запуталась, и якорь послушно лег на дно. Ременная веревка быстро побежала за борт, а потом натянулась. Нет, лодка, конечно, не остановилась, но скорость ее движения резко снизилась – вероятно, дно было гладким, и камень просто волокло по нему. Семен облегченно вздохнул и смог, наконец, выругаться от души – и по-русски, и по-лоурински. Трясущимися руками он вытер с лица пот, прикинул дистанцию и решил, что 2–3 минуты покоя у него есть: «В крайнем случае перережу якорный канат, – решил он, втянул многострадальную ногу в лодку и ухватился за леску: – Иди сюда, сволочь!»
Тут уж было не до церемоний: Семен просто тащил добычу, стараясь только не черпануть бортом воды. Он уже не боялся, что она сорвется, ему нужно было скорее от нее избавиться, сохранив по возможности леску.
И все получилось. Он грубо подтянул ее к борту, прижал, не колеблясь, сунул пальцы правой руки в жабры и рывком перебросил в лодку. Не отпуская захвата, не обращая внимания на удары хвостом, он придавил ее голову к щебенке балласта на дне, свободной рукой достал из кармашка рубахи ножик, разложил зубами лезвие и начал резать спину у основания головы – где-то там у рыбы располагается «главный нерв». В конце концов она дернулась и затихла. Семен отпустил добычу и огляделся – у него в запасе оставалось еще метров 30–40. «Успею», – решил он, убрал нож и начал торопливо выбирать якорную веревку.
Часа через два Семен обнаружил, что полностью прийти в себя и успокоиться он не может. Появился страх перед препятствиями, начал подводить глазомер, пошатнулась уверенность в собственных силах, и, как следствие, он стал делать ошибки. Он чуть не заработал пробоину ниже ватерлинии, а потом умудрился сесть на мель буквально в «открытом море». «Так нельзя, – решил он. – Это перст судьбы, который совершенно однозначно мне указывает, что на сегодня хватит – излишество вредит». И он стал выгребать к правому берегу в поисках места для ночевки.
Такое нашлось далеко не сразу, но показалось чрезвычайно удобным на вид – пологий спуск к тихой заводи, в которой отдыхает всякий плавучий мусор. «Тут и костер развести настоящий можно, и вигвам поставить, да и лодку
Нос судна мягко ткнулся в размокший дерн, и Семен спрыгнул на сушу, даже не замочив ног. За ближайшими зарослями кто-то всхрапнул и, кажется, пустился наутек. «Олень, что ли? – порадовался Семен, а потом осмотрелся и чуть не заплакал от обиды: – Ну, конечно! Ну, разумеется! Ну, непременно! Как удобный спуск, так обязательно ЭТО!» Дело в том, что весь берег был истоптан следами и присыпан пометом. В траве и на дерне что-либо разглядеть было трудно, ясно только, что это место водопоя копытных и, соответственно, охоты хищных. Какие именно тут водятся травоядные, понять по следам Семен не смог, но зато кучи медвежьего дерьма на краю поляны определил безошибочно: «Интересно, это обычный бурый или пещерный? Хотя на самом деле вовсе и не интересно… Блин, мы что, в пустыне, что ли?! Вам воды мало? Обязательно нужно на реку ходить, и всем в одно место!»
Не то, чтобы Семен панически боялся хищников – пожалуй, никого из живущих в этом мире он больше «панически» не боялся. Да, собственно, по здравом размышлении и жизнью-то своей дорожил не очень, но… Но, как говорится, у советских собственная гордость. И принципы, которыми нельзя поступиться, тоже никто не отменял: погибать надо с чувством, с толком, с расстановкой – когда другого выхода нет и спастись нельзя. А угодить в залом на реке или быть кем-нибудь загрызенным во сне – это просто стыдно. Неприлично это! И что делать? Искать другое место? Или вообще спать в лодке?!
«А, собственно, что такого? Течения тут нет, ветра пока тоже. Отплыть на десяток метров от берега, бросить второй якорь, подтянуть веревки, чтобы, значит, туда-сюда не мотыляло, вычерпать со дна воду… Она, конечно, все равно по швам потихоньку сочится, но до утра много не натечет – вся под балластом будет. Не перевернусь, наверное. А если дождь, сверху можно покрышку от шалаша разложить – с борта на борт. А костер? А ужин? Ну, костер… Сегодня редкий случай, когда можно без него обойтись – такую рыбу и сырой можно поесть. В ней, наверное, витаминов полно, аминокислоты всякие… Зато не надо с камнями возиться: высекать, раздувать, дрова собирать. Все это, конечно, давно уже делается „на автопилоте“ – почти машинально и без проблем, но, честно говоря, лень. В смысле, неохота возиться ради самого себя. Просто лечь и лежать – ничего не делать… Так уж и ничего? А если… Вот я тут буду болтаться в лодке… возле берега… а на берегу водопой… кто-нибудь придет… Если промахнусь, болт воткнется в склон, поломается, конечно, но не потеряется же… Только стрелять надо не с борта (перевернуться можно), а с кормы или носа. Чем плохая идея? Ночью, конечно, ничего не будет видно, а вот ближе к вечеру и на рассвете… А?»
Чем дольше Семен обдумывал свою идею, тем больше она ему нравилась. Во-первых, мяса действительно хотелось, особенно свежей печенки, а во-вторых, для реализации этого плана почти ничего не нужно было делать, даже наоборот – можно отказаться от некоторых надоевших вечерних процедур. В конце концов он принял программу к исполнению и свое пребывание на суше ограничил тем, что справил нужду и подобрал подходящий камень для второго якоря.
Расположился он метрах в пятнадцати от берега как раз напротив водопоя. Вечер еще не наступил, и арбалет Семен решил пока не заряжать, а поесть рыбки и предаться отдыху и воспоминаниям. Его дневная добыча, которая его чуть не угробила, оказалась не такой уж и огромной – примерно с метр длиной. Тело почти круглое, спина темная, бока и брюхо светлые с расплывчатыми темными пятнами. Нос тупой, пасть не очень большая, но полная мелких зубов. «Это явно лосось, – поставил диагноз Семен. – Но не такой, как кета или горбуша, которые в реки заходят на единственный и последний в своей жизни нерест. Это больше похоже на гольца, форель, тайменя или кумжу. Впрочем, с названиями лососевых рыб в народе имеет место большая путаница. Можно поспорить, что мясо данной особи окажется если не красным, то, по крайней мере, розовым – на вкус и цвет вполне приятным. А почему такая толстая? Самка, что ли?»