Праздничная гора
Шрифт:
– У некоторых наших уважаемых гостей и хозяев небольшое важное совещание, вы сами знаете, что у нас в республике не только радость, не только свадьбы, но и запутанные события, – медленно растягивая слова и оглядываясь, вещал тамада.
Камилле захотелось спуститься вниз и посмотреться в зеркало. Ей казалось, что крепко опрысканные локоны начали терять вид. На выходе стоял мужчина в черной майке и никого не пропускал:
– Мне в туалет, – заявила Камилла.
– Пока нельзя, потерпите чуть-чуть, – без улыбки ответил мужчина в майке.
В зале было все то же. К ней подбежал с цветком какой-то запыхавшийся танцор, но на этот раз Камилла отказалась танцевать, сославшись на ногу. Танцор, разумеется, оскорбился, но он ей не нравился, да и настроение почему-то испортилось.
– Мы требуем сюда отца жениха! – кричал кто-то в микрофон, весело ударяя на каждое слово.
– Подождите, сейчас все придут, долг служения народу, – оправдывался тамада.
По столам
– Нашли время заседать! – хмыкнул кто-то.
Камилла заскучала и принялась разглядывать танцующих. Вон сын ректора ее университета, страшный ловелас. Говорят, соблазнив одну из девушек, он заставил ее раздеться до белья, а потом высадил в таком виде из своего автомобиля на 26 Бакинских Комиссаров{Ныне улица Ярагского в Махачкале.}. Бедняжка! А вон прабабка жениха, древняя старушка, славящаяся своей великолепной памятью и любовью к чаю. В голодные военные годы она продала корову, чтобы купить побольше чаю. Вон Мария Васильевна, вальяжно плывущая по залу. А вон…
Камилла прислушалась к разговорам женщин.
– Да, – говорила Калимат, – только что услышала, эти проклятые бородачи увели куда-то всех хакимов.
– И Халилбека? И Алихана? И Дикого Магу? И Ханмагомедова? – загомонили товарки. – Зачем?
– Расстрелять. А может, посадить на лодку и на Тюлений остров отправить. Один Аллах знает зачем.
– Вабабай, Калимат, не говори, да, такие вещи! – воскликнула одна и засеменила к выходу.
Камилла медленно пошла вслед за ней. Человека в черной майке уже не было. Она беспрепятственно спустилась вниз и хотела было пойти к туалету, но передумала и двинулась наружу. У входа почему-то тоже никого не было. Ни гуляк, ни полицейских. Камилла обошла банкетный зал кругом и так ни на кого и не наткнулась. Только кто-то свистнул из громыхающего свадебной лезгинкой окна: «Красавица!»
«Странно», – подумала Камилла и, как будто вспомнив о чем-то важном, поспешила назад, в фойе. Ей следовало поправить локоны.
3
Махмуд Тагирович бежал по вздернутому булыжнику, слегка подволакивая обутую в лакскую сандалию правую ногу. Мимо прыгали вывески «Помол цемента», «Аренда лимузинов на сватовство», «Кондиционеры, увлажнители, осушители», «Центр визажа Амели», «Вывоз шлакоблоков», «Одежда от кутюр», «Стеклоалюминиевые конструкции»…
Выбившись из сил, он прислонился к серой шпаклеванной стене, на которой кто-то вывел мелом: «чат 647987669». Плетеную шляпу Махмуда Тагировича стремительно уносило порывистым ветром куда-то в сторону промышленных зданий. Какой-то прохожий попытался было уцепить ее двумя пальцами, но шляпа припала к земле и тут же метнулась в сторону, чуть не попав под колеса автомобилей.
Махмуд Тагирович отдышался и, на ходу представляя, как расстроится его жена, поплелся к полувырубленному скверику, где рассчитывал поразмышлять над своей поэмой. Поэма, разумеется, посвящалась жене и повествовала о ранних годах, проведенных ею в горном селении.
По замыслу, от «детских» строф нужно было плавно перейти к юности и к встрече героини с самим Махмудом Тагировичем. Затем живописался путь свадебного кортежа в Махачкалу с подробным перечнем и обрисовкой всех остановок. В финале счастливые жених и невеста смотрели в звездное небо и шептали: «Нас познакомил Дагестан, Он нам самой природой дан». Поколебавшись, Махмуд Та-гирович заменил «природу» на «Аллаха».
Устроившись на пенечке в колючих кустах ежевики, он вынул из портфеля общую тетрадь в клеточку, поспешно пролистнул несколько страничек с желтыми потеками и стал читать, довольно бормоча себе под нос:
Огонь соломенного стогаНа женщин скрюченной спине,Навозом полная дорога,Кизячной лепки на стенеУзор неповторимо строгий,И он – юродивый, убогий,За кем, бывало, бегал рядНеугомонных пострелят,Крича «абдал, абдал!» и прячасьПод сень спасительных ветвейОт града частого камней,Что посылал он, раскорячась, —Все, все хранит твоя глава:Мечты, картинки и слова!Бывало, робко и несмелоК седым матронам подойдешь,Глядишь, глядишь окаменелоНа грязь забрызганных калош…Как не терпела ты вопросы,Старух намасленные косыИ влагу старческих слюнейНа шее тоненькой своей.Младых наяд тебя смыкалиКрикливо-шумные ряды,Вертя, хваля на все лады,ИМахмуд Тагирович достал из брючного кармана слипшийся носовой платок и смачно высморкался.
Табачный дым, навоз и грубоТебя толкнувший мальчуган,Азартных глаз его капкан,Шальных, хохочущих друзейТолпа, что не дает пройти,Твои ужимки и прыжки,Руки блужданье меж камнейИ камешек, что поднят был,Который вскользь, но угодилВ его, подобную яйцу,Главу, и квохчущие тетки,Волос, скользящих по лицу,Пряды и пыльные колготки.И ты, бежавшая к садам,К тени, к прополотым грядам,К охрипшим петушиным крикамИ к солнца тающего бликамНа улья дровяной стене.И чей-то «Ччит!»{Брысь (авар.).}, и вслед за нимСам кот – сердитый пилигрим,Лошак с соломой на спине…И где бездетный сей шагал,Баран свой бисер рассыпал.Как часто утром ты топталаЦемент отцовского крыльца,Как часто ухом уловлялаШумы кипучего сельца,Глядела праздными глазамиНа луч, мелькнувший за горами,И вяло ключевой водойПлевался в пыль бурутIи{Кувшин (авар.).} твой,Метла кололась и юлила,И смутно чудились шлепкиИ материнские щипки,И вниз ты голову клонила,Боясь услышать невзначай:«Азбар бакIарарби, ясай?»{Прибрала ли ты двор, девка?}Далее героиня бежит на годекан в поисках своего отца и в конце концов находит его. (Махмуд Тагирович перелистнул несколько страниц.)
Но вот та резкая морщина,Те запыленные шнурки,И взор, и гордая штанина,И злого профиля бугры,И фаса колкая щетина,И рта бескровная лощина,И косм редеющий венец, —И найден, найден твой отец,Уж растревоженный речамиО покушеньях, о дворцах,О зле, колхозах и средствах.И жали жаркими плечамиМужчины, и ломали сук,Роняя “Malboro” из рук.КамАЗы пыльные гудели,Как зло гудит веретеноВ плену старушечьей кудели,Когда все слепо и темно.Меж фар их, каплющих бензином,В гудке, навязчивом и длинном,Сотрясся воздух и замолк,Как трясся временами волкВ лесах, мрачнеющих на склонах.И «Волги», джипы показались,И резво люди заметалисьВ их ярко вылощенных лонах.И стала прибывшая знатьСельчанам руки пожимать.