Праздник, который ужасен

Омутов Алексей

– Спешу, – процедил Борис вместо приветствия, не останавливаясь.

Анатолий невозмутимо затрусил рядом:

– Некуда нам больше спешить, Боря. Все уже случилось, а нам осталось только погреться на пожаре.

– Чего он ко мне привязался? – на бегу думал Борис. – И почему больше не попадается никого навстречу, хотя бы кошки?

Кровь его пульсировала, как мираж.

– Какие молчаливые деревья вокруг, – вещал Анатолий. – Не деревья, а философы. Я думаю, у каждого дерева должно быть имя.

– Только за это я тебя и уважаю, – признал Борис. – Там, в беседке, двое…

– Не обращай

внимания, – Толя перебил его. – Это свои.

Борис нахмурился – какие такие «свои»? Разве может эта фраза означать что-либо, как и любая фраза вообще? С тем же успехом можно сказать «это адепты молчания» или просто «шляпа». Переулок внезапно кончился, и они оказались на широкой, совершенно пустой улице. Борис обернулся назад – ни старухи, ни смысла, ничего. В сновидении бывает грань, когда один сон сменяет другой, – эта грань размыта и невесома, но радикальна. Толя предложил присесть. Присели.

Город терялся в собственных очертаниях, а вокруг застыл такой плотный туман, будто они несколько дней назад умерли и теперь сидели на простой лавочке, созерцая тишину. Над их головами и серым солнцем пролетали несуществующие созвездия.

– Толя, – начал Борис, – что бы мы делали сейчас, если бы вправду были мертвы?

– Я бы пил, – очертил Толик. – Пуще, чем живой пил.

Борис вздохнул:

– Или сидели также и строили призрачные замки из тумана, что вокруг нас, который на самом деле – созидающее начало. И эти замки мгновенно разрушались чем-то, что вместо времени. А пить, кстати, тоже можно. Деревья, правда, не пьют, у них иные сны – я так мало обнял их за свою жизнь.

– Огромный ты человек, – гаркнул Толик. – Гигант.

Деревья в самом деле смотрели на них. В их живом взгляде все было иначе. Древние называли их «неподвижные существа», и они уже знали, что произойдет дальше.

– Кажется, в самых неприметных на первый взгляд вещах можно найти ключ ко многому, – Борис подытожил их полудиалог.

– Раз так, идем ко мне! – по-своему подытожил Анатолий. – В мир неприметных вещей.

Борису меньше всего хотелось возвращаться в свою квартиру – вдруг старуха поджидает его там? Потащились. Все какими-то извивами и оврагами, среди луны, которой не видно днем, но она при этом есть.

– Ты вот говоришь, Боря, пить можно после смерти, – разошелся Толя, пока они вихляли среди одинаковых домов. – А я всегда чувствовал, что можно. Мужик у нас есть, Терентьич, так на него посмотреть – лет двадцать назад будто помер, а глушит так, что чертям тошно.

Борис посмотрел на него:

– Даже в аду, думаю, можно. Представь только – живешь так и не знаешь, что бывает другая жизнь. А то и выходить не захочешь.

– Как хорошо, – Толя, видимо, живо вспоминал того мужика, Терентьича, – Как хорошо.

Наконец, они уткнулись во внутренне перекошенную пятиэтажку. Зашли. Поднимаясь по лестнице, Борис дрогнул, как от приближения судьбы.

– Анатолий, – Борису было странно слышать собственный голос, – Тебя никогда не преследовали старухи?

– Никогда, – чуть ни с нотками сожаления признался Анатолий, – Если бы преследовали, я бы, наверное, заважничал. А так – чего меня преследовать? Экая птица. Хотя, старухи – дело особое.

Они поднялись на этаж, и Толя полез шуровать ключом в замке, а дверь напротив

открылась. Из двери вышел сосед, Петр Аркадьевич. Боря обмер. Аккуратно уложенные с сединой волосы, блестящие подкрученные усы, туфли, костюм-тройка, галстук с зажимом – Борис смотрел на него, как на адмирала, и думал, что по линии его спины можно чертить прямую вернее, чем по линейке. Лицо Петра Аркадьевича явно откуда-то снизошло и выражение имело такое, будто он находился в непрерывном контакте с ангелами. С видом высшего равнодушия он прошел мимо них вниз по лестнице. Он был, как солнце. Глядя на его движения, Борис подумал, что есть вещи, которые выше добра и зла.

Борис еще ничего не понял, но уже знал, что его жизнь теперь другая. Петр Аркадьевич скрылся внизу, а звуки его шагов стихли. Скованность несколько отпустила Бориса, и Толя втащил его в квартиру. Дома их встретило позабытое лохматое существо – Люся, Толина жена. Ей было сорок два года, а на вид – лет пятьсот. Все считали ее сумасшедшей, но, похоже, она была просто жертвой водки.

– Зачем вы пришли в квартиру, где произошло убийство? – с порога выдала она.

– Какое еще убийство? – полез на нее Анатолий. – Я тут пятнадцать лет живу.

– Самое настоящее, – умилялась Люся. – С трупом.

– Да с чего ты узнала такое?! – Анатолий, раздеваясь, протиснулся в комнату.

– От трупа и узнала, – сверкнула Люся.

– Ах ты, стерлядь! Разве в наше время люди умеют говорить с трупами? – Толя все же не бил ее, но погрозил кулаком.

– Он мне сказал, когда еще живой был, – Люся тоже скрылась в комнатах, ее холодный пот походил на слезы.

Борис остался стоять в прихожей, одинокий и внутренне одичавший, что-то в нем сломалось.

– Кто он? – спросил Борис у Толи или у самого себя, имея в виду Петра Аркадьевича.

– Не знаю, – Толя показался в дверном проеме половиной зада, двигая кресло. – Выправка – видел, какая? Нынче не в правилах интересоваться чужими судьбами. Петр Аркадьич он. Ни звука не производит. Я сперва подумал, военный, да с теми выпить можно, а этот как зыркнет, что я уж лучше один. Или с Люськой – все равно дура. А у него не глаза, а что-то другое.

Борис смотрел по сторонам, но видел одни стены. В нем жило совсем новое ощущение, которое и будоражило, и вводило в ступор. Войдя в комнату Толи прямо в ботинках, Борис смотрел на их далекие человеческие лица и слышал разговоры о чем-то, что уже не могло иметь значения. День прошел, и Борис все же решил идти домой. Он проследовал в прихожую и посмотрел в глазок: на площадке было пусто, напротив – черная дверь Петра Аркадьевича. Что за ней? Уютная квартирка или открытый космос?

Борис надел пальто и вышел, странно подумав: «Пусть дома лучше будет старуха, чем болезненные воспоминания о Петре Аркадьевиче». Что-то заставляло Бориса думать о нем непрестанно. Даже не как о человеке, а как о нечто огромном, что шире реальности. Дома не оказалось ни старухи, ни покоя. Борис долго ворочался, но потом, сквозь шорохи и внутренний вой, все-таки уснул – снилось, как сквозь все возможные горизонты, раздвигая вселенные, шествует Петр Аркадьевич. Он плыл, как воплощение несбыточной бескрайней мечты, и даже от вида его ушей, по-видимому, где-то должны были распускаться прекрасные цветы.

Конец ознакомительного фрагмента.