Праздник покойной души
Шрифт:
Наташка смотрела на меня с восхищением.
– Тебя точно по голове не треснуло? Что-то хорошо соображать начала! Придется завтра на машине ехать. Терпеть не могу зимние разъезды! Но иначе не успеем. В четыре… нет, в половине четвертого освобожусь. А может, и ты опять пораньше?
– Не обещаю. Посмотрим…
Сын приехал усталый, недовольный и голодный, выжав из сестры скупую слезу сочувствия. Подобрел после плотного ужина, разулыбался, так с улыбкой на кухонной табуретке и заснул. С трудом разбудили и препроводили к дивану, где он и устроился со
– Как с каторги! – жалостливо вздохнула Аленка, укрывая братика пледом. – Кандалы сбросил, и силы иссякли. Разбуди его завтра пораньше. Пусть отмоется… от рудников.
Сын с трудом нас добудился. Мне казалось, что я только что прилегла – и часу не прошло, как заснула, а уже надо вставать. Глаза ну никак не хотели открываться. Славка с мокрой взъерошенной полотенцем головой, используя метод убеждения, красочно расписывал радость предстоящих мне трудовых будней. И заставил-таки спустить ноги с кровати.
– Если не поторопитесь – опоздаете! Время половина восьмого. Потом не жалуйтесь, что не разбудил. Через пять минут ухожу! – сообщил он нам с Аленкой.
Через пять минут я приняла вертикальное положение и, услышав голос сына: «А сейчас переходим к водным процедурам!», задумалась – неужели ныряет в ванну в одежде. Но тут Алена завопила не своим голосом – водные процедуры предназначались для нее. Источник бодрости из папочкиного поллитрового бокала. От холодной воды дочь вскочила как ошпаренная, затем хлопнула входная дверь. С опозданием против заданного времени на минуту сын вылетел из квартиры.
Окончательно проснувшись и прихватив полотенце, я понеслась спасать дочь от душевных и телесных мук, попутно обещая устроить Славке китайские пытки. Но дочь не успокаивалась и продолжала вопить что-то невразумительное, тыкая мне под нос свой мобильник. С трудом поняла, что от меня требуется взглянуть на время. Взглянула – двадцать минут четвертого.
– Не будем устраивать Славке китайские пытки, – пробормотала я, отмечая, что предчувствия меня, однако, не обманули. – Твой братик сошел с ума, а на больных, за последнее время не раз это слышала, не обижаются.
Сон пропал. Через двадцать минут заявился кающийся Вячеслав. Как он ни старался, в метрополитен его не пустили. Строгий страж порядка, проверив документы, посоветовал много не заниматься – дать голове отдых.
– Дурная голова другим покоя не дает! – вот ведь в чем беда, – с сарказмом заметила Алена.
– Да ладно, Ленка, не злись. Хочешь, я тебе завтрак приготовлю и подушку утюгом поглажу? В момент высохнет.
– Не надо мне твоих утюгов! Какая нелегкая тебя с койки сорвала? Теперь весь день буду чувствовать себя разбитым корытом.
– Ну если у самого синего моря…
– Балбес! В психоневродиспансере.
– Ма, ну что она меня шантажирует?
– Она не шантажирует, – зевнула я. – У них там занятия. И она права. Хоть иногда надо сверяться с часами.
Славка разделся и молча ушел в комнату. Вышел буквально тут же, торжественно выставив на обозрение китайский будильник без батарейки, недавно валявшийся на полу. Стрелки показывали пятнадцать минут восьмого. Мы с Аленкой переглянулись.
– Да-а-а! –
– Тогда зачем они там стоят?
– Затем, что им все равно где стоять. Отдыхают.
– Понятно.
И несчастные часы отправились в мусорное ведро… Утром Славку с трудом добудились.
В половине пятого Наталья заехала за мной на работу, и мы покатили к Милочке. Нас не пустили в палату даже за взятку. Справочная выдала скупые сведения: температура нормальная, состояние удовлетворительное. За расшифровкой – к лечащему врачу. Только у него рабочий день окончен.
Милкин мобильник был выключен. Ограничились передачей фруктов, соков и записки с пожеланием «включить» воображение и представить себя на Багамах. Прямо с койкоместом. Получили ответ: «Врач – цербер. Койку на «Багамах» могут украсть. Мобильник разрядился. Скука невероятная. Общаюсь только с капельницей. Пожалуйста!!! Поддержите Маринку – она любила Эдика. И напомните Владу – он дал мне слово ее не бросать».
– О чем только думает? – вздохнула Наташка. – Вот она, доля наша материнская! Только теперь понимаю свою дорогую мамочку… – Подруга шмыгнула носом: – Ну что ж, поедем утешать юный, но уже одеревеневший Милкин побег…
Это была экскурсия в прошлое. Взволнованная Наташка долго стояла перед своим домом, узнавая и не узнавая знакомый двор. Отметила новую детскую площадку, ревниво заявив, что в ее детские годы на этом месте торчали кривые ржавые качели да песочница, которую очень уважали местные собаки. А сейчас, несмотря на зимний период, все пестрит яркими красками горок и качелей-каруселей. Безошибочно определив светящееся окно своей бывшей комнаты, отдала должное и ему.
– Стеклопакет, блин! – И в конце концов, подвела грустный итог: – Мы растем, взрослеем, стареем, опять впадаем в детство, дальше – не интересно… Но никаких отпечатков этих изменений на бывших родных стенах не остается. Рисуй не рисуй на обоях, – бесполезно! Места, где все это происходит, нас не помнят. Какая жестокая штука – время…
– Наталья, не надо. Время совсем не жестокое, – также задрав голову вверх, поучала я подругу. Есть такое древнеиндийское изречение: «Время никого не любит, никого не ненавидит и ни к кому не равнодушно – оно уносит всех». А если ты тоскуешь по мемориальной доске в свою честь на подъезде – нацарапай чем-нибудь на двери: «Здесь жила Наташа!» Я тебя прикрою. Может, полегчает. Надеюсь, не думала, что тебя встретят с оркестром? Спасибо, если пустят в квартиру. Мы даже не подготовились к встрече.
– И тебе спасибо, ты всегда меня понимала лучше всех! А что касается встречи – только экспромт! Если я заранее готовлюсь к вступительной речи, то от волнения даже по бумажке слова перевру…
– Извините, я могу здесь пройти…
Мы оглянулись. Рядом с нами стоял невысокий кругленький толстячок с портфелем и вежливо улыбался.
– Можно подумать, мы вам мешаем! – возмутилась Наташка. – Спросите дверь. Вот в нее, если и протиснитесь, то только боком.
Улыбка у толстячка погасла.