Пражский студент
Шрифт:
Балдуин поднялся. Сизое облако еще расплывалось в воздухе. Он был один.
У него появилось чувство, что теперь он навсегда изгнал двойника.
Умиротворение и ясность мысли вернулись к нему. Добрые, приветливые голоса зазвучали в его ушах. В порыве надежды он шагнул к зеркалу, дернул завесу и открыл трюмо: еще разрывая ткань, вздрогнул от радости, увидев отражение своей руки! Да, он стоял перед собой в зеркале
Свободен! Цепи разорваны! Теперь он будет жить! Он вернет свое счастье! И Маргит будет с ним — всегда, всю жизнь! Его образ, его лицо в зеркале — конец всем ужасам и мучениям! И тут вдруг его охватила странная слабость. Он хотел отойти от зеркала и сесть. Но это ему не удалось...
Он ощутил на груди что-то теплое и мокрое. Он разорвал жилет, падая на колени и потом на бок, — кровь лилась ручьем, расплывалась по рубашке до пояса. В глазах заплясали искры.
Он ползком он добрался до кресла, но уже не смог привстать и безвольно опрокинулся на спину. Теперь он понял: пуля, предназначавшаяся Другому, одновременно поразила и его... Потому что Другой — это... потому что это...
Последнее слово не успело всплыть в угасающем сознании...
Больше Балдуин ничего не видел. Рука его, вцепившаяся в ножку кресла, разжалась, глаза застыли... Его молодая жизнь утекала вместе со слабеющей струйкой крови.
* * *
Потом дверь тихо отворилась. Таинственно, бесшумно вошел некто в сером плаще и высокой островерхой шляпе. Это был Скапинелли. Он встал над мертвым Балдуином, медленно извлек из рулона пергамент с текстом договора. Медленно разорвал его на множество мелких клочков и подбросил их в воздух, так что они, опускаясь, осыпали труп как мелкие цветы. Затем Скапинелли церемонно поклонился мертвому и выскользнул в дверь. Но никто из бывших в доме его не заметил.
Эпилог
Когда хоронили Балдуина стояла осень, непривычно ранняя дождливая осень. Она принесла смерть поздним цветам. Облетающие деревья зябко дрожали, болезненное солнце пробивалось сквозь густые гряды низких облаков. Увядшие листья тихо шуршали под подошвами маленькой траурной процессии, которая взбиралась на холм к маленькому кладбищу. Листва на склонах отсвечивала красным, словно обильно окропленная кровью.
Как тихий плач ребенка...
У открытой могилы стояли студенты, скрестив сабли. Медленно скользил в яму покрытый цветами гроб. Сверху на него упала студенческая шапочка и лента. Голос старшего бурша корпорации произнес:
— Покойся с миром, Балдуин! Пусть станет земля тебе пухом — лучшему фехтовальщику Праги!
* * *
Иногда к могиле приходили Заврел, фон Даль и другие старые друзья. Забредал и старый Факс с верным черным пуделем.
И Лидушка изредка тайком посещала могилу бывшего возлюбленного, осыпала ее цветами — красными, голубыми, желтыми, белыми, — какие только растут на полях и в лесах.
Правда, когда вблизи никого не бывало, в самое безлюдное время приходил сюда еще кто-то, таинственный и неуловимый. Следы его замечали не раз; но только однажды старый Факс ощутил его незримое присутствие: черный пудель стал гневно рычать и лаять. Потом он пустился вниз по склону с громким воем, большими скачками...
Да, нечто загадочное скрывала эта могила. Нечтоо ползало по кладбищу, прикасалось к крестам и ветхим обелискам, тихо реяло среди плакучих ив...
* * *
С тех пор прошло больше сотни лет. С Лаврентиевой горы я смотрю на город, высящийся по обоим берегам Влтавы, вижу слева громаду Градчан и строения Хотека, и замок «Бельведер», и фруктовый сад с увеселительным дворцом императоров. Смотрю на мосты — по ним и по улицам подо мной катятся блестящие автомобили, на площади Вацлава сияют мощные электродуговые фонари.
И я думаю, что во всей нашей жизни — пусть большей частью незримо для нас — высится стена судьбы, непроницаемая для человеческого познания.
И я вспоминаю Балдуина, отважного студента, на чьем могильном камне мне еще удается разобрать выветрившиеся строки:
«Он играл со злом и проиграл свою игру.
Молись о спасении его души, прохожий».