Предание о старом поместье
Шрифт:
Могильщик подумал: если бы люди знали, как надежно упрятаны в землю покойники и как накрепко крышка гроба… Но тут ему пришлось прервать свои размышления. Он заметил, что на обнажившемся уголке гроба крышка лежит чуть косо и один винт не завинчен. Он ничего не сказал, ни о чем таком не подумал, но все же перестал копать и засвистел мелодию побудки Вермландского полка, где когда-то служил в солдатах.
Потом он решил, что дело это надо досконально расследовать. Негоже могильщику подозревать покойников в том, что они, дескать, могут выходить из могилы и обретать особое могущество темными осенними ночами. Он поспешно откопал гроб и
Гроб ясно ответствовал, что он пуст, пуст, пуст…
Полчаса спустя могильщик был уже в пасторской усадьбе. Посыпались догадки и предположения. Теперь всем стало ясно, что девушка и впрямь находилась в мешке у далекарлийца. Но куда же она потом подевалась?
Матушка Анна Стина стояла у печи, где выпекались хлебы для поминального обеда. Долго стояла она так, слушая все эти толки, но сама не произносила ни слова. Она следила, чтобы хлеб не подгорел, то вынимала, то вставляла противни, и подходить к ней близко было опасно, так как она орудовала длинной лопатой.
Неожиданно старушка сняла фартук, наскоро отерла лицо от пота и сажи, а затем и сама опомниться не успела, как очутилась в кабинете у пастора.
Таким образом, не приходится удивляться, что после всех этих событий в один прекрасный день в марте красный пасторский возок, расписанный зелеными тюльпанами, с запряженным в него буланым пасторским конем, остановился перед парадной лестницей господского дома в усадьбе Мункхюттан.
И теперь Ингрид, само собою, должна была отправиться в Рогланду к своей приемной матери. Пастор приехал, чтобы увезти ее домой. Он не распространялся о том, как рады они все дома тому, что она оказалась жива. По нему и так можно было видеть, сколь безмерно он счастлив. Он не мог себе простить, что они были недостаточно добры к приемной дочери, и теперь весь сиял от радости при мысли о том, что можно будет как бы все начать сначала и отныне обходиться с воспитанницей по-иному.
Ни слова не было сказано о том, из-за чего она убежала из дома. Стоило ли ворошить прошлое и растравлять раны теперь, по прошествии столь долгого времени! Но Ингрид понимала, что пасторша все это время терзалась муками совести, и теперь она хочет вернуть девушку домой, чтобы загладить заботливым обращением свою вину перед ней. И она понимала, что, можно сказать, вынуждена отправиться в пасторскую усадьбу, хотя бы ради того, чтобы показать, что она не держит зла на своих приемных родителей.
Всем казалось вполне естественным, что она на неделю-другую отправится домой. А почему бы и нет? Сослаться на то, что она необходима здесь, Ингрид не могла. Если она и будет отсутствовать пару недель, то этим не причинит никакого вреда Гуннару Хеде. Уезжать отсюда ей тяжело, но коль все этого желают, то так тому и быть.
Быть может, ей все-таки хотелось, чтобы ее стали удерживать. Она садилась в сани с чувством, что советница или юнгфру Става сейчас выйдут из дома, вынут ее из саней и унесут назад. Она с трудом сознавала, что возок удаляется по аллее, что он въезжает в лес и Мункхюттан остается далеко позади.
А что, если они просто по доброте душевной не захотели удерживать ее? Может, они решили, что молодость и жизнерадостность гонят ее прочь из этой мрачной усадьбы. Они могли подумать, что ей наскучило быть сиделкой при помешанном. Ингрид невольно протянула руку, чтобы схватить вожжи и повернуть лошадь обратно. Только теперь, когда они уже на целую милю отъехали от усадьбы, ей
Это было все равно что блуждать в диком лесу, среди безграничного безмолвия. И не было человека, который мог бы ответить ей или дать совет. С таким же успехом могла бы она ждать совета от ели или сосны, от белки или филина.
Теперь она была совершенно равнодушна к тому, как ей жилось дома, в пасторской усадьбе. Жилось ей очень хорошо, но, как сказано, все это ей было безразлично. И так было бы, находись она даже в сказочном замке или в райских кущах. Самая мягкая постель не приносит отдохновения тому, кому не спится от горя.
Поначалу она что ни день слезно молила, чтобы ей позволили уехать. Ведь теперь, после того, как она была так счастлива вновь повидаться со всеми — с матерью, братишками и сестренками, — она может вернуться в Мункхюттан.
Но оказалось, что санный путь развезло. Придется ей запастись терпением до конца весенней распутицы. Никто ведь не помрет из-за того, что она еще немного задержится дома.
Ингрид никак не могла уразуметь, отчего все так раздражаются, когда она заводит речь о возвращении в семью Хеде. Это относилось и к отцу, и к матери, и к односельчанам. Как можно желать уехать куда-то из Рогланды!
И вскоре ей стало ясно, что лучше будет вообще помалкивать о возвращении в Мункхюттан.
Стоило ей лишь заикнуться об этом, как тут же возникали бесчисленные препятствия. Им казалось недостаточным ссылаться на бездорожье. Вокруг нее возводились ограды, каменные валы, крепостные рвы. То ей нужно было сперва связать покрывало, то выткать ткань, то высадить рассаду в парники. И не уедет же она до того, как в пасторской усадьбе отпразднуют день рождения! И не может же она не побывать на предстоящей свадьбе Карин Ландберг!
И ей не оставалось ничего другого, как, воздев руки к весеннему небу, молить о том, чтобы оно попроворнее совершало свою работу. Молить о солнечном свете и тепле, упрашивать красное солнышко, чтобы оно потрудилось над бескрайним еловым лесом, проникло бы своими тонкими, жалящими лучами сквозь еловые ветви и растопило бы снег под елями.
— Милое, доброе, славное солнышко, я не прошу тебя растопить снег в долине — только бы обнажились горные склоны, только бы стали проходимыми тропки в лесу, только бы перебрались на летние пастбища девушки-скотницы, только бы подсохли болота и стала проходимой лесная дорога, которая вдвое короче проезжего тракта.
Ингрид знала, кто не станет просить денег на проезд или ждать оказии, когда лесная дорога сделается проходимой. Она знала, кто сбежит из пасторской усадьбы светлой ночью, кто сделает это, не спрашивая позволения.
В прежние времена ей казалось, что она каждый год с нетерпением ждет весны. Это свойственно всем людям — с нетерпением дожидаться весны. Но теперь Ингрид поняла, что никогда прежде она по-настоящему не тосковала о весне. Разве можно было назвать это тоской!
Тогда она ждала зеленой листвы, подснежников, песен дрозда и кукования кукушки. Но это было ребячество, и ничего больше. Тот не знает, что такое тоска по весне, кто думает только о красивом. Нужно поднять первый обнажившийся из-под снега ком земли и поцеловать его. Нужно сорвать первый лист крапивы, только для того, чтобы собственной обожженной кожей ощутить приход весны.