Предания нашей улицы
Шрифт:
Не успел Адхам немного оправиться от горя и вернуться к обычному образу жизни, как его поразила непонятная перемена в поведении Умеймы. Началось с того, что она перестала сопровождать его в сад. К собственному удивлению, он обнаружил, что это его ничуть не обрадовало. Он спросил ее, в чем причина, Она сослалась на дела и усталость. Адхам заметил также, что она не отвечает на его ласки с прежней горячностью, а словно лишь терпит их, не желая обидеть мужа. Адхам встревожился. Что случилось? Он мог бы обращаться с ней построже, иногда ему и хотелось так поступить,
Войдя в покои отца с отчетом за месяц, Адхам почувствовал на себе испытующий взор и услышал вопрос:
— Что с тобой?
Адхам удивленно поднял голову.
— Ничего, отец.
Габалауи сощурил глаза и потребовал:
— Расскажи мне об Умейме.
Адхам не выдержал пронзительного взгляда отца, опустил глаза.
— Умейма здорова, все в порядке. Габалауи проговорил с раздражением:
— Будь откровенен.
Адхам немного помолчал, почти веря в то, что отец всеведущ, и наконец признался:
— Она очень переменилась. Похоже, она чуждается меня.
В глазах Габалауи появилось странное выражение, он спросил:
— Вы поссорились?
— Нет.
Габалауи удовлетворенно улыбнулся.
— Глупец, будь к ней особенно внимателен. И не ищи близости, пока она сама тебя не позовет. Скоро ты станешь отцом.
6
Адхам сидел в конторе имения, принимая одного за другим новых арендаторов. Они выстроились перед ним в очередь, протянувшуюся через всю большую комнату. Когда наступил черед последнего, Адхам, не поднимая головы от своей конторской книги, спросил:
— Как твое имя, хозяин? И услышал в ответ:
— Идрис аль-Габалауи.
Адхам испуганно вскинул глаза и увидел перед собой брата. Он вскочил с места, готовясь защищаться, но его поразил какой-то новый, необычный облик Идриса: тот стоял тихо и смирно, одетый в лохмотья, и смотрел на брата грустным и открытым взглядом. Хотя зрелище это мгновенно вытеснило из души Адхама былую неприязнь, он не мог до конца поверить в мирные намерения братаи сказал тоном, в котором звучали предостережение и мольба одновременно:
— Идрис! Идрис склонил голову и проговорил с удивительной кротостью:
— Не бойся, я всего лишь гость в этом доме, если ты соблаговолишь принять меня.
Неужели эти робкие слова исходят от Идриса?! Неужели несчастья смирили его?! Но смирение его столь же огорчительно, как и его наглость. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Адхам пригласил Идриса сесть рядом с собой. Тот уселся, и некоторое время братья недоверчиво оглядывали друг друга. Наконец Идрис сказал:
— Я проник сюда в толпе арендаторов, чтобы иметь возможность поговорить с тобой наедине.
— Тебя никто не видел? — с тревогой спросил Адхам.
— Успокойся, меня не видел
— Я пришел не досаждать тебе, а в надежде на твою доброту.
Адхам опустил глаза, взволнованный словами брата, к лицу его прилила кровь.
Идрис же продолжал:
— Ты, наверное, удивлен тем, как я переменился. Наверное, спрашиваешь себя, куда делись его высокомерие и заносчивость. Так знай же, что на мою долю выпали страдания, вынести которые никому не под силу. И все же я пришел к тебе, потому что такой человек, как я, может поступиться гордостью только перед добротой.
— Да облегчит Господь твою участь, — пробормотал Адхам, — мысль о твоей судьбе и мне отравляла существование.
— Я должен был понять это с самого начала. Но гнев лишил меня разума, вино заставило забыть честь, а бродяжничество и скандалы чуть окончательно не убили во мне человека. Мог ли ты думать, что твой старший брат падет гак низко?!
— Да что ты! Ты был лучшим из братьев и благороднейшим из людей!
Голосом, полным горечи, Идрис промолвил:
— Мне жаль тех дней. Сегодня я только несчастный бедняга, скитающийся по миру с беременной женой на руках. Повсюду встречаю одни проклятия и добываю хлеб хитростью и силой.
— Твои слова надрывают мне сердце, брат.
— Прости, Адхам, мне давно известно твое добросердечие. Разве я не носил тебя младенцем на руках? Разве не был свидетелем твоей юности и твоего возмужания, не имел случая убедиться в твоем благородстве и душевной чистоте? Пусть будут прокляты злоба и гнев, где бы они ни проявились!
— Воистину так, брат.
Идрис глубоко вздохнул и задумчиво, словно сам себе, сказал:
— Сколько я причинил тебе зла! Его не искупят все беды, которые меня постигли и еще постигнут.
— Да простит тебе Господь. Знаешь, я не теряю надежды на твое возвращение в дом. Несмотря на гнев отца, я все же пытался говорить с ним о тебе.
Идрис улыбнулся, обнажив гнилые, желтые зубы.
— Я так и думал. Если есть надежда смягчить гнев отца, то под силу это только тебе.
Глаза Адхама заблестели.
— Благородство твоих слов для меня лучший советчик. Я думаю, уже настало время поговорить с отцом.
Идрис безнадежно покачал лохматой головой.
— Кто старше на день, опытнее на год, а я старше тебя на десять лет. Знай, что отец наш может простить все, кроме того, что его сделали всеобщим посмешищем. Он ни за что не простит меня, и мне нет надежды на возвращение в Большой дом.
Идрис, конечно, был прав, и эго только увеличивало неловкость и замешательство Адхама. Он грустно спросил:
— Что я могу для тебя сделать? Идрис снова улыбнулся.
— Не думай о том, чтобы помочь мне деньгами. Я знаю, что, как управитель имения, ты безукоризненно честен, и если протянешь мне руку помощи, то лишь из собственного кармана, а этого я не приму. Ты сегодня муж и завтра станешь отцом. Не бедность побудила меня прийти к тебе, меня привело желание покаяться в обидах, которые я тебе нанес, вернуть твою дружбу. И еще у меня есть к тебе просьба.