Преданная
Шрифт:
– Хорошо, мам. Хорошо. Что там у вас?
О себе говорить не способна. Поэтому с благодарностью слушаю, что рассказывает мама. Если честно, ничего по-настоящему интересного, но мне ее голос и поток информации, не связанной с Тарнавским или Смолиным, помогают отсрочить неизбежный приступ отчаянной хандры.
– Владик в восторге от тебя приехал, – мама упоминает брата, я до боли прикусываю щеку изнутри.
Я уверена в том, что ни маме, ни папе он ничего не рассказал. И сам меня не бросил. Спрашивает периодически,
– Говорит, дочка у нас – золотая…
Мама смеется, а я давлю из себя кислую улыбку. Да уж… Золотая.
– С девочкой там какой-то познакомился. Ты ее видела, Юль?
– Нет. Не видела. Но слышала много. Влад говорил… Что хорошая.
– Ну и славно… Ну и хорошо… Дай бог, познакомимся… А у тебя что, Юль?
– Мам, – обычно я произношу это утомленно, закатывая глаза. А сегодня как-то… Отчаянно, что ли.
– Что? Уже и спросить нельзя, господи… Я же волнуюсь, дочка. Ты там все лето одна просидишь. Домой не едешь. Друзья – это хорошо, но…
– У меня никого нет, мам. Сейчас – никого. Но мне и не надо.
Обрубаю, после чего слышу тяжелый мамин вздох.
Ты бы знала, мамочка, что отсутствие у меня парня – меньшая из наших проблем…
До сих пор в дрожь бросает, когда вспоминаю слова Смолина. Он ясно дал понять: хочет, чтобы я соблазнила Тарнавского. Больше информации хочет. Глубже меня в него запихнуть. Чтобы потом было не отодрать.
Все его рассказы о будущей защите – ложь чистой воды. Меня сольют так же, как сейчас сливают судью. Нельзя доверять людям, которые так легко относятся к обману.
– Работа эта твоя…
Она, мамочка. Она.
Пусть темы меня ни черта не радуют, но мамин голос все же успокаивает. Хотя бы немного. Я обретаю зыбкое равновесие. Прокашливаюсь и решаюсь:
– Мам…
– М-м-м?
– Можно я один вопрос задам, а ты мне честно ответишь?
Настороженность мамы выливается в паузу, которая заканчивается осторожным:
– Конечно, Юль. Спрашивай.
Мне очень страшно спрашивать. Не хочу снова в это нырять, но должна.
– Мы с Владом заговорили как-то о… Том случае… – Уточнять мне не придется. «Тем случаем» мы в семье все называем одно и то же. – Я этого не знала, но Влад сказал… Его не просто оправдали, да? Не просто дело закрыли? С нас стребовали… Взятку?
Я бы хотела получить моментальный ответ. Смех, удивление, отмашку. Правдоподобное: «откуда такие глупости, доченька? У нас защитник был отменный!». Но вместо этого – затянувшаяся пауза, после которой:
– Юля…
Я закрываю глаза и все понимаю. Мама тем временем прокашливается.
– О таком по телефону не говорят, Юль. Ты же понимаешь…
Понимаю, конечно.
Я все понимаю, только понимать не хочу.
Пока голос
– Конечно, мам. Понимаю.
– Ты домой приедешь и мы с тобой… Я с тобой обсужу все, если хочешь. Хорошо?
– Конечно, хорошо, – говорю, зная, что ни черта мы не обсудим. – Я пойду уже мам. Работа…
– Иди, конечно, Юляш. Иди… – нужно скинуть, а я держу у уха. И мама держит. Вздыхает прерывисто. – Но ты знай, малыш, что вы с Владом – все, что у меня есть. Самое дорогое. Я за вас умру. И деньги любые достану. Я знаю, что у меня лучшие в мире дети.
– Мы тебя тоже любим, мамуль…
Пищу и скидываю.
Прячусь от мира в ладонях и недолго плачу. Это все так сложно… Мы все такие ужасные…
Почему невозможно повзрослеть, не искупавшись в своей порции дерьма?
Я давно перестала красить ресницы тушью, потому что то и дело приходится умываться. Так и сейчас – успокоившись, плещу холодной водой в лицо. Купирую свою истерику. Возвращаюсь в приемную судьи.
Очень вовремя, как оказывается. Тарнавский как раз надевает мантию. У нас через пять минут заседание.
Я больше не стараюсь смотреть на него. Не ловлю взгляд. Сейчас так особенно. Боюсь, что увидит, что глаза красные. Ему-то все равно, а мне неловко…
– Я думал, Марка звать придется…
Спокойно принимаю лопаткой укоризненную стрелу. Подхожу к своему столу и складываю документы.
– Извините. В туалет выходила.
Тарнавский ничего не отвечает. Выходит, оставив дверь открытой. Я – за ним.
Смотрю в затылок и не могу собраться.
Отвлекает только монотонная работа, к которой я наконец-то привыкла.
Мы заходим в зал заседаний все вместе. Тарнавский занимает свое место и листает материалы, стороны сидят в телефонах, я тем временем включаю компьютер и начинаю запись.
– Всё готово, – выталкиваю из себя, смотря в монитор, а не на судью.
Он в ответ тоже не смотрит. Поднимает взгляд и обводит им стороны, после чего командует:
– Тогда начинаем, – и стучит молоточком.
Я веду протокол механически, не сильно вникая в суть. Это не моя работа. Пусть этим занимается судья. А я… Просто вспомогательная функция.
Когда Тарнавский прокашливается, непроизвольно реагирую – скашивая взгляд. Ловлю на себе. Переживаю вспышку слишком сильных чувств.
Он кивает, я неслышно отодвигаю стул и подхожу.
На фоне – речь представителя одной из сторон. Не знаю, сбивает ли его то, что судья отвлекся, но он не останавливается.
Наклоняюсь к Тарнавскому и задерживаю дыхание. Почему-то кажется, что он тоже задержал.
Я совсем забыла о его приказе. На мне снова те самые духи. Противно, да?
– В кабинет мой сходи, – Тарнавский командует на ухо. Я не хочу. Не киваю. Смотрю в одну точку.