Преданное сердце

Портер Дик

– Это не ответ на мой вопрос.

– Не хочешь ли ты сказать, что ты, без пяти минут выпускник университета, еще не усвоил простой вещи: то, что считаешь само собой разумеющимся, не так важно, как все прочее? Ребята, с которыми я встречаюсь, – они для меня как братья. Когда мы целуемся, у меня такое ощущение, будто я совершаю кровосмешение. Я точно знаю, что они скажут и сделают в следующую минуту, и уверена, что никогда в жизни им в голову не придет ни одной оригинальной мысли. Общаться с ними забавно, но жить – жить было бы ох как скучно! – Она снова замигала. – Не знаю, как было бы жить с тобой. Пока об этом нечего думать, но ты по крайней мере не похож на остальных. Ты достаточно воспитан, чтобы не быть навязчивым, но в то же время достаточно необычен, чтобы быть интересным. Все. – Она посмотрела на часы. – Мне пора домой.

Вот

так началась та полоса в моей жизни, которая теперь кажется одним долгим, грустным свиданием. Мы встречались с Сарой Луизой каждый день, кроме того, с зимы до лета редко какие выходные обходились без вечеринки. По мере приближения последних экзаменов мы, будущие выпускники, становились все сентиментальнее, но Сара Луиза держалась молодцом и терпела нас. Сколько раз мы в своей компании заводили пластинки Бобби Хэккета, пили виски и разговаривали о том времени, которому скоро суждено закончиться! Мы твердо верили, что и после университета будем дружить, что всегда будем следовать своему девизу: "Купить, разлить, поговорить". Сколько раз мы устраивали пикники в Уорнер-парке, сколько раз пели песни, которые тогда были в моде, – "Холодным зимним вечером" и "Вдова Мими"! Сколько безумных затей мы придумали в те последние месяцы своей юности! Одна из них была такая: плотно закрыть телефонную будку, наполнить ее водой и пустить туда кальмара, которого мы рассчитывали украсть из Детского музея. Или еще: заказать сотню саженцев на станции в Дель Рио, посадить их потом ночью на дворе, а утром посмотреть, как будет вести себя наше начальство, когда вдруг увидит весь этот лес. Потом у нас был такой план: взять в Дейтоне напрокат рыцарские доспехи, и один из студентов должен был появиться в них на берегу и спросить, не Индия ли это. Впрочем, насколько я помню, мы исполнили только одну шутку в этом роде: попробовали вырастить ананас на террасе Рэнд-холла. Растение продержалось несколько недель, потом загнулось.

Сара Луиза принимала в наших забавах самое активное участие – наверно, ей было с нами весело. Я познакомился с ее друзьями. Раньше я считал их избалованными, но теперь увидел, что это вполне приличные ребята. Первое появление Сары Луизы в общежитии нашего братства произвело сенсацию. У нее вообще была классная грудь, а в тот день она еще надела обтягивающий свитер. Разговаривая с ребятами в гостиной, она отводила руки назад так далеко, что локти почти сходились за спиной. Проходивший мимо Лэнс Ларкин поймал мой взгляд и приподнял брови. Лэнс был у нас главный дамский угодник, и мне было приятно, что он одобряет мой выбор.

Через две-три недели после того как мы начали встречаться, Сара Луиза заговорила о сексе. Надо сказать, что по тогдашним меркам она не очень-то стеснялась в выражениях, и в запасе у нее всегда были довольно-таки неприличные стишки и анекдоты. Когда мимо проходила какая-нибудь девица с пышным бюстом, Сара Луиза обычно говорила: "Гляди, сколько у нее всякого добра". Я надеялся, что все это было каким-то намеком, и в некотором смысле оказался прав. Однажды вечером, когда мы целовались на боковой просеке, Сара Луиза сказала:

– Тебе, наверно, этого мало?

– Чего именно? – спросил я, не будучи уверенным, что правильно ее понял.

– Ну, этих поцелуев. Ты хочешь чего-нибудь еще. Мне показалось, что она и раньше репетировала все это, только с другими.

– Послушай, Сара Луиза, мужчина всегда остается мужчиной, но я старался не поставить тебя в неловкое положение. Если я был чересчур настойчив, извини.

– Сейчас разговор не о твоем примерном поведении.

– А о чем?

– О том, хочешь ли ты не только целоваться, а чего-нибудь еще.

– А не знаю, что ты привыкла делать.

– По-моему, тебе лучше предоставить все это мне.

– Предоставить все это тебе?

– Да, мне. Я покажу, что я делаю, и тебе все станет понятно.

– Как скажешь.

Тут Сара Луиза расстегнула на себе блузку и произвела ряд телодвижений, в результате которых блузка оказалась накинутой на ее плечи, верх комбинации обмотался вокруг талии, а бюстгалтер перекочевал в сумочку. Я не знал, насколько велик риск быть пойманными, но надеялся, что если мы увидим свет фар приближающейся машины, Сара Луиза успеет привести себя в порядок.

– Ну как? – спросила Сара Луиза.

Грудь у нее была роскошная, и я сказал ей об этом. Если Сара Луиза столь тщательно изучила свое лицо, то,

конечно, не обошла стороной и фигуру. Интересно, сколько раз она позировала перед зеркалом, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону? Грудь была ее козырем, и она это понимала. Гладя ее, я не мог отделаться от мысли, что, наверно, нахожусь где-то в самом конце длинного списка тех, кто это уже делал. Когда я поцеловал ее соски, Сара Луиза вздрогнула и прошептала: "О, Хэмилтон!" Через какое-то время она сказала:

– Это еще не все.

– Что не все?

– Не все, что я делаю.

Она провела рукой по моему члену, чтобы убедиться, что он твердый. Разумеется, он был твердый.

– Можно? – спросила Сара Луиза.

Я кивнул, и она расстегнула мне брюки и вытащила напрягшийся пенис, которого до этого редко касалась женская рука, а если такое и случалось, то всегда после долгих уговоров. Повернувшись на сиденьи, Сара Луиза принялась поглаживать его тремя пальцами, причем так умело, что вскоре, не в силах более противиться охватившей меня страсти, я полез рукой ей под юбку. Не переставая гладить, Сара Луиза отвела мою руку и сказала: "А вот этого я не делаю". Я попытался притянуть ее за голову в надежде, что она поможет мне ртом. "И этого я тоже не делаю", – проговорила Сара Луиза. Впоследствии я убедился, что это действительно так. Помню, я обычно сидел и смотрел, как она утюжит мой член, и думал, что все это очень напоминает какую-нибудь домашнюю работу – казалось, она чистит канделябр или что-то в этом роде. Когда я кончал, она вынимала из сумочки бумажную салфетку, вытирала меня и говорила: "Ну вот, теперь он совсем здоров". Я никак не мог привыкнуть к этой ее манере говорить о моем пенисе как о живом существе – как, впрочем, и к тому, что его считают больным. Но таковы были правила, по которым Сара Луиза играла в эту игру, и других она не признавала.

Была весна, и мне казалось, что с каждым днем мое чувство к Саре Луизе становится все сильнее. В разговорах мы часто употребляли слово «любовь», но я мог только надеяться, что для нее оно значит больше, чем для меня. И все-таки гулять с Сарой Луизой доставляло мне огромное удовольствие – пожалуй, мне никогда раньше не бывало так хорошо. Родители мои были в восторге от нашего романа – наконец-то нашлась та, которая сможет составить мне достойную пару. Уже много лет моя мать предостерегала меня от женитьбы на девушке более низкого положения. "Врачи, – говорила она, – часто женятся на простых медсестрах, а потом жалеют, что поторопились". Мне было не совсем понятно, почему мать так упирает на этих врачей – я никогда не собирался заниматься медициной, – но смысл ее слов был ясен. В школе и в университете я дружил со многими девушками, но ни одна из них не имела успеха у нас дома. С Сарой Луизой все было иначе. Примерно раз в две недели мать приглашала ее к нам на обед, а отец постоянно спрашивал, достаточно ли у меня карманных денег, чтобы, как он выражался, Сара Луиза не скучала. Не проходило и дня, чтобы мать не говорила кому-нибудь из знакомых по телефону: "А вы знаете, Хэмилтон дружит с Сарой Луизой Колдуэлл". Наконец-то родители были мной довольны. Я просто не мог этому поверить.

Сара Луиза была частым гостем в общежитии нашего братства и отлично со всеми ладила. Чем чаще меня спрашивали, когда же мы наконец обручимся, тем больше меня привлекала эта идея. Когда я завел об этом разговор с Сарой Луизой, она вдруг замолчала.

– Хэмилтон, – спросила она наконец, – ты правда этого хочешь?

– Правда.

Ее глаза наполнились слезами.

– Ах ты хороший, хороший мой! – воскликнула она и крепко прижалась ко мне.

Вышло так, что мы обручились в те же выходные, что и Лэнс Ларкин, очередная избранница которого принадлежала к студенческому обществу «Тэта». В один из апрельских вечеров члены нашего братства, как положено, спели песню в честь студенток из "Три дельты" и «Тэты», а потом бросили меня с Лэнсом в Столетний пруд. Выбираясь из воды, я вдруг вспомнил, что на занятиях по английскому почему-то уделялось большое внимание сценам крещения в американской литературе. Выяснилось, что таких сцен великое множество, так что каждый раз, когда какой-нибудь персонаж оказывался в воде, нужно было быть начеку. Вытираясь, я вдруг подумал, что, может быть, жизнь следует литературе. Я и в самом деле чувствовал себя как-то по-другому. Я не был уверен, что эта перемена к лучшему, но на меня определенно что-то снизошло.