Предатель любви

Башкуев Геннадий Тарасович

Как-то это в нем уживалось — откровенное зло и спонтанная жалость к тем, кто слабее его. Однажды его жестоко избила на автовокзале шпана за то, что заступился за бездомного старика. Выписавшись из больницы, он первым делом отправил на больничные койки всех своих обидчиков. И в тот же день, к вечеру, снял на улице норковую шубу с женщины.

— Здорово, Гендос! — орал он в трубку после очередного исчезновения из города, чаще ночью. — Не спишь, гнида писательская? Все бумагу мараешь? — и заливался квакающим смехом.

Когда при встрече мы выпили, Батон разогнал вьющуюся вокруг него криминогенную шпану и, буравя налитыми то ли кровью, то ли вермутом глазками, задал свой коронный вопрос: «Послушай, а как люди книги пишут, а?» Мучил он его, что ли, нескончаемыми днями отсидки…

Батон честно

признавался, что от корки до корки прочитал в жизни лишь одну книгу — УК РСФСР. Непонятно, что привлекало вора-рецидивиста в моей скромной персоне, наши жизненные орбиты давно и круто разошлись, пересекавшись тысячу лет назад, в детстве. Ренат, в отличие от меня, помнил мельчайшие подробности нашего сопливого дворового бытия: как разбили мячом окно старосты двора — персонального пенсионера, как воровали кедровые орехи на базаре, как прятались на чердаке от дружинников, сколько ударов мячом выбивал одной ногой каждый из пацанов, их клички, клички местных дворняг; как за каким-то чертом залезли в аптеку, прочую чепуху… Наше общение держалось на тонкой ниточке детства, но оборвать ее у меня не хватало сил. Ренат застыл, как муха в янтаре, в том далеком времени и, как знать, возможно, именно эта память не давала ему превратиться в законченного бандита. И когда он окликал меня — на улице, по телефону, — я послушно шел ему навстречу.

Но нынче не хотелось. Я знал, за что на этот раз мотал срок Батон — город у нас маленький.

Как-то на Центральном рынке Ренат поймал взгляд скромно одетого мужчины средних лет: бывшие зеки узнают своих каким-то загадочным, звериным чутьем, не то что с ходу — с лету.

Угощал Батон — деньга у него время от времени водилась. Сашу, так представился новый знакомый, Батон вычислил сразу: типичный «мужик», рабочая лошадка зоны, такие попадают в нее случайно. Вот и Александр задавил кого-то на своем грузовике, даже пьяным не был. Пока сидел в лагере — с ним развелась жена. Вышел на волю — ни кола, ни двора. Болтаясь на рынке, познакомился с женщиной. Второй год живут вместе, воспитывает девочек как родных дочек. Одна беда — работы нет, денег тоже, старшей не в чем в школу ходить, а того, что Алла наторгует или он где случайно подработает, хватает едва-едва. Да вон она, чужими яблоками командует за прилавком. Батон зацепил взглядом светловолосую женщину со следами недавней красоты, предложил закрепить знакомство. Аллу Батон — любитель белого хлеба и белых женщин — купил тем, что с ходу попросил завесить, сколько ни жалко, яблок для ее дочек.

В предместье Дивизионку, где жила Алла, ехали на такси. Батон развалился на переднем сиденье, Алла сидела сзади, держа пакет с яблоками, колбасой и сладостями, Александр судорожно вцепился в две бутылки водки. Батон чувствовал прилив сил — даже таксист внимал ему с почтением. И за столом с добела вытертой клеенкой Ренат, косясь на бюст хозяйки, продолжал заливаться соловьем. Сашке он пообещал работу через своих корешей, детям, мгновенно уничтожившим сладости — только фантики вспорхнули! — новые гостинцы, Алле, посмеиваясь, новую жизнь и захватывающие перспективы. Батон мог нравиться женщинам — природную некрасивость и перебитый нос с лихвой компенсировали уверенные движения, жесткий взгляд, хоть и грубоватое, но чувство юмора. При случае Ренат мог небрежно ввернуть в речь запомнившуюся цитату, даже стихи — на зоне он любил общаться с эрудитами. И когда Алла отлучилась во двор нарубить капусты, а ее гражданский муж заметно окосел, Батон пробормотал, что, мол, приспичило. Но приспичило по другому поводу. В сенях Ренат крепко ухватил крутое бедро хозяйки, на что получил отпор, впрочем, не сильный — со смешком.

Воодушевленный отпором, Батон услал Александра за очередной дозой спиртного. Тактика званого гостя была примитивной: сожителя споить, дабы приступить к штурму главной крепости, которая, кажется, была готова сдаться на милость победителя. Начать осаду немедля мешали вертевшиеся возле материнской юбки девочки. И Батон предпринял словесную атаку: на хрена, извините, мадам, такой женщине фуфло по имени Саша? Алла вздохнула и ответила столь же прямо: не знаю, а только без мужика на этом свете не прожить. Ответ обнадеживал.

Но Александра Батон

недооценил. Тот вернулся далеко не один — кроме водки Саша прихватил дружка под два метра ростом: видать, заподозрил неладное насчет видов дорогого гостя на ладную фигуру Аллы. И чем говорливее становился Батон, тем мрачнее — собутыльники, недружелюбно хрустевшие капусткой. Ренат, с детства не привыкший отступать, пошел ва-банк, предварительно боковым зрением опытного бойца сделав необходимые замеры: сколько сантиметров отделяет его от кухонного ножа на буфете, сколько — от двери и выключателя. А ва-банк состоял в том, что Батон на лагерном жаргоне популярно объяснил, что Саша и его дружок не мужики вовсе, а парнокопытные, и не угодно ли им выйти вон хотя бы на одну ночь куда подальше? Первым стал угрожающе подниматься из-за стола двухметровый амбал. Батон машинально ударил его бутылкой по лбу — дзинь! — тысяча осколков в кровавых потоках заката, льющихся в оконца, образовали вокруг головы радужный нимб. Амбал стал медленно оседать. Саша — будто и не был пьяным! — резво метнулся к кухонному ножу, но Батон ласточкой прыгнул к выключателю и вырубил свет. Истошно закричала женщина, заплакали дети, в кромешной темноте Батон всадил нож-финку в налетевшую на него фигуру, рванулся к выходу и был таков.

Нет, не таков был Батон. Пробежав без шапки по холодку метров тридцать, он опомнился и вернулся в дом. Зачем? По законам Зазеркалья следовало пришить всех свидетелей, и эта мысль мелькнула у Батона. Но пропала, лишь только он включил свет: в луже крови мычал и извивался Александр, дружок сидел в отупении, прислонясь к стене, и при виде Рената испуганно поднял руки. Детей не было видно, а их мать тихонько подвывала за печкой. Батон налил стакан водки, выпил его залпом, хрустнул яблоком и заорал: «Тихо, я сказал!» Он поочередно пнул невменяемого амбала и хозяйку, громко и членораздельно поставил задачу: сейчас он вызовет милицию, а они — скорую, а за все хорошее они покажут на следствии, что за нож первым схватился Александр… «А то убью. Честное пионерское», — он вытер лезвие финки о волосы амбала.

На суде свидетели подтвердили, что хозяин приревновал сожительницу и первым замахнулся ножом на безоружного гостя, а потом погас свет…

В результате вышеназванных грамотных действий со стороны Батона, спустя пяток лет, добродушно скалясь, Ренат хлопал меня по плечу, будучи на свободе и навеселе. Дело, по его разумению, не терпело промедления — он предлагал ехать к какой-то Алле к черту на кулички. Водкой и яблоками он уже затарился. Мне отводилась роль посредника или сводника. Короче, бред сивой кобылы. Или нет — дикого быка, влюбленного в Луну. Я отбоярился тем, чтобы грозный друг детства позвонил утречком, часиков в восемь-девять.

Гром прогремел по расписанию. Я схватил трубку и взглянул на часы. Батон орал на том конце провода, что мы «забили стрелку», назад ходу нет, и что он уже поймал частника. Еще Ренат просил взять паспорт. На всякий пожарный. «На очную ставку, что ль?» — буркнул я в трубку, зевнул и услышал в ответ квакающий смех.

Но чем ближе подъезжали мы к Дивизионке, тем жиже становился Ренатов смех. До железнодорожного переезда Батон, развалясь на переднем сиденье и жуя резинку, калейдоскопически изложил события последних лет, закончив свой рассказ резюме: «Фраернулся из-за бабы, понял?» Пока мы пережидали грохот товарняка, меня так и подмывало выйти из «жигулей» и уйти домой пешком, Батон обернул ко мне тревожное лицо: «Может, вина купить, а? Сухого? Все ж таки эта… женщина она…» И разозлился: «Перебьется!..»

Дом Аллы представлял из себя шлакозасыпной домик с кривым палисадником и большим огородом, сплошь засаженным картошкой и сорняком. Батон велел водителю обождать, не выключая мотор, минут пятнадцать. Открыл калитку, пнул бросившуюся под ноги дворняжку, постучал в дощатую, побитую сапогами дверь и поставил меня впереди себя. Выждав, я постучал еще раз. «Стучи, стучи, — дыхнул в затылок Батон. — Спят… На рынке она не работает, я узнавал».

Дверь открыла заспанная полуодетая девушка с синяком под глазом и жадно уставилась на винтовые колпачки бутылок, торчащие из пакета. «Мать где?» — рявкнул Батон. «А она болеет…» — хихикнула девица и прикрыла ладошкой выбитый зуб. Мы прошли внутрь.