Предатель. После развода

Арская Арина

Эпилог

—Веня, — Афинка наклоняется к братику, который слюни пускает, удивленно скосив на сестру глаза, — а скажи… — четко проговаривает свое имя по буквам, — А-Ф-И-Н-А.

Веня удивленно округляет глаза, открывает рот и улыбается, неразборчиво агугнув. Афинка орет:

— Мама! Мама! Мама! Он назвал меня по имени! Назвал! — тихо обращается к братику. — Ты мой молодец.

Веня крякает и смеется, засучив ножками и ручками. Нравится ему быть молодцом.

Он опять что-то агукает, и Афинка верещит:

— Мама, ты слышала?! Слышала?!

— Да, блин, все слышали, — бурчит с дивана Борька. — Фишка, не ори, — накрывает голову подушкой, — один ночью орет, вторая днем, а потом я двойки получаю.

— Ты на брата и сестру не спихивай свои двойки, — недовольно отзываюсь я, распарывая в кресле у окна зеленые штанишки, которые с недосыпа сшила неправильно. — Отвечай за свои двойки, как мужчина.

Боря отбрасывает подушку, переворачивается на другой бок и с подростковой снисходительностью смотрит на меня:

— А как мужчины отвечают за свои двойки?

— Исправляют их, — поднимаю взгляд. — Вот как. Боря, все те двойки, которые ты нахватал, ты должен исправить.

— Да, блин! — садится.

Веня в люльке опять хохочет.

— Даже младший брат смеется над тем, что ты двоечник, — Афинка оглядывается на Борьку. — Вот так.

— Вы, что, сговорились все.

— Ты должен исправить двойки, - строго повторяю я.

— А то что?

— А то сейчас по жопе получишь! — доносится сердитый голос Германа из кухни. — Мать сказала, что ты должен исправить двойки? Ты их исправишь!

Через минуты показывается в дверях гостиной в фартуке и с полотенцем, которым он грозит недовольному Боре:

— Ты же не тупой, Борь.

— Ладно! — Боря опять падает на диван и скрещивает руки на груди. Тихо ворчит. — И ваще я уже одну двойку по русскому исправил на четверку.

— А чего молчишь? — возмущенно откладываю распоротые штанины.

— Мужики не оправдываются.

Я перевожу взгляд на Германа, который тоже недоуменно моргает и опускает полотенце.

Растерянная тишина, но ее нарушает Веня, который громкой пукает.

— Фу, — Афинка со смехом отползает от люльки. — Фу, мама, он обкакался.

— Это же ты хотела братика, — ехидно замечает Боря. — А теперь фу?

— Я же не знала, что они какают так часто!

Веня сердито покряхтывает в люльке. Предупреждает, что еще минутка, и он разразится обиженными криками.

Я хочу встать, но Герман повелительно вскидывает в мою сторону полотенце:

— Сиди.

— Ладно, — я не спорю и в ожидании складываю руки на животе.

— Боря, — Герман переводит взгляд на Бориса, который вскидывает бровь. — Вперед.

— Я не умею…

— Я тебя учил менять памперсы, — Герман недобро щурится. — Встань и поменяй брату памперс. Это полезный навык для мужчины.

— Мама же может…

— Не может, она отдыхает.

—

Да, я отдыхаю, — соглашаюсь я, как покорная и мудрая жена. — Занята очень.

— Капец, — Борька садится.

Смотрит на Веню, а то на него кривит моську в первых недовольных всхлипах.

— Только не ори, — встает и закатывает рукава свитера. — Ты же мужик. Мужики не орут, когда кладут в памперс. Они гордо и насупленно молчат.

Веня несогласно хныкает.

— Он малыш, — отзывается у моих ног Афинка, — а не мужик. Вот папа у нас мужик.

— Радует, что я тот мужик, который в памперсах не ходит, — принюхивается к воздуху, — Черт. Что-то горит!

— Фиса, проконтролируй его, — торопливо выходит из гостиной, — и проверь, как он справится.

— Хорошо, — опять соглашаюсь я и с улыбкой смотрю на Борьку, который аккуратно берет из люльки Веню. — Вы такие сладкие.

— Мам, может, ты меня прикроешь, — Борька с надеждой смотрит на меня. — Я же одну двойку уже исправил.

— Дуй менять памперс, — вытягиваю ноги, — папа же сказал. Я отдыхаю.

Конечно мне было бы легче самой сейчас встать и занять вопросом грязного памперса, но воспитательный процесс не потерпит женской спешки.

— Хорошо ты, похоже, навалил, — Борька тащит к пеленальному столику Веньку, который пускает слюни в его плечо, — благоухаешь… ух…

— Я ведь тоже еще маленькая? — Афинка забирается ко мне на колени. Тяжеленькая и неуклюжая. — Да? — ревниво заглядывает в глаза.

— Что, мы опять начнем надевать на тебя памперс, раз ты маленькая? — приглаживаю ее волосы.

— Нет! — возмущенно отстраняется от меня и испуганно сползает с колен. — Нет!

Возмущенно шагает прочь из гостиной:

— Не хочу я памперсы.

— Я могу и тебе за компанию надеть, — угрожает ей вслед Борька. — Давай, иди сюда. Еще запеленаю.

С тихим смехом откидываюсь назад. До меня долетает запахи тушеного мяса и с луком, сквозь которые я улавливаю горьковатую гарь. Да, наш папа что-то сжег, но у меня все равно рот заполняется слюной, а сердце — уютом.

Закрываю на несколько секунд глаза и запоминаю этот момент, в котором наш дом полон заботы, любви и спокойно выходной рутины.

Второй раз мы с Германом не разбежимся. Мы научились не любить. Мы любили, но не умели ценить.

Вот теперь научились, и для нас сейчас ценна каждая минута в семье. Даже усталость и недосып после крикливых ночей для нас дороги, и к процессу осознания нас подтолкнула Диана.

С ней все хорошо.

Она недолго страдала по Герману и буквально через пару месяцев ее уже видели с обществе презентабельного седовласого мужчины, который с упоением целовал холеные ручки милой и смущенной скромницы с косой по пояс. Я пожелаю ей счастья. В конце концов, она заставила меня посмотреть на Германа другими глазами и многое переосмыслить.