Предчувствие смуты
Шрифт:
В кутерьме перестройки сыновья выросли, все трое закончили сельхозтехникум. Пробовали учиться в сельхозинституте, но… не повезло с учебой. К тому же ректор, профессор еще с советских времен, не был другом Алексея Романовича. Такому предлагать взятку опасно. Он был из тех, которые теперь как ископаемые, как первые коммунисты с дореволюционным стажем.
3
…Пожарные уехали. Тихо рассветало. На небе — ни единого облачка. Оранжевая заря украсила северо-восток. Поле уже не полыхало. Черное, обугленное, оно, словно нехотя, дымило. Благодаря
Поле, что слева по косогору, засеяно подсолнухом. Подсолнух еще не цвел, но через две недели весь косогор покроется золотистым цветом. Старый Пунтус привезет сюда пасеку. В самый разгар медосбора к нему на пасеку приедет глава районной администрации Павел Дубина, известный как зять предпринимателя Гребенки. Он привезет с собой вице-губернатора Крыгу, а то и самого губернатора пана Хоменка, сменившего на этой должности Федора Пунтуса, двоюродного брата Алексея Романовича. Старый Пунтус будет их баловать медком. Не один раз побалует и прокурора Коперта, и председателя налоговой инспекции Вырву…
Люди следили, шептались: не иначе как благодаря местному начальству, их поддержке Алексей Романович соберет все паи в одно поле, и тогда гектары «Широкого лана» станут частной собственностью семьи самого крепкого в районе предпринимателя — Алексея Романовича Пунтуса.
В этом году Пунтус почему-то не выставил пасеку, вывез ее в другой район, словно знал, что рядом, за лесополосой, пожар испепелит пшеничное поле его соседа.
Эта житейская деталь только сейчас бросилась в глаза Андрею Даниловичу. Вот-вот зацветет подсолнух, а пасеки все нет. А может, в этом году и не будет? Что ж он вчера не догадался? Мог бы урожай спасти… Перед каждым пожаром сосед увозит пасеку подальше.
И еще бросились в глаза свежие следы мотоцикла. Андрей Данилович их заметил в нескольких местах. Кто-то объехал поле перед самым пожаром. Поле вспыхнуло одновременно в четырех местах. Там мотоцикл разворачивали. Кое-где четко на суглинке просматривался рисунок протектора.
Андрей Данилович поднял глиняный слепок с рисунком протектора, бережно завернул в обгоревшую брезентовую куртку. Отнес домой. О слепке решил никому не говорить. Только поинтересовался у жены:
— У Пунтусов есть мотоцикл?
— А ляд их знает, — с печалью в голосе ответила Клавдия Петровна. — У них иномарки.
— Ну, если ты «Нивы» считаешь иномарками, тогда, конечно…
А про себя подумал: «У Пунтусов наверняка будет алиби. Пунтусы — умные сволочи».
Больше он ни о чем не спрашивал. Жене тоже не легче. А бередить раненую душу…
— Завтракать будешь? — подала голос убитая горем жена.
— Что-то не хочется, — ответил он и тихо произнес: — Ты права. Одни мы с тобой не спасем поле…
В тот же день он написал два письма: Никите — в Россию, в Воронеж, там он служил прапорщиком по контракту, и Миколе — во Львов, в технологический институт, на факультет бытовой техники.
Письма получились длинные, обстоятельные — коротко боль не выскажешь.
Андрей Данилович и Клавдия Петровна набрались терпения. Стали ждать ответы….
4
Прапорщик
После «учебки» Никита получил назначение в инженерный полк на должность старшины саперной роты. Ротой командовал капитан Калтаков.
У Михаила Калтакова биография самая что ни есть боевая — два года службы в Афганистане, в восточном секторе, на границе с Пакистаном. По замене перевели в Россию, в родную Воронежскую область, в тихий гарнизон. Но тихим он был, пока Чечня не объявила войну России, назвав себя Ичкерией.
Срочно два батальона инженерного полка были переброшены на Северный Кавказ, на окраину Грозного. Как и в старину, Чечня воевала свирепо. Оружие поступало с Ближнего Востока, главным образом через Грузию, из России тайными каналами переправляли доллары. Этими долларами полевые командиры оплачивали услуги наемников. Наемники называли себя волонтерами.
В Воронеже, кроме одного батальона неполного состава, остались учебные классы и мастерские по ремонту инженерной техники.
На окраине Грозного в считанные дни появился городок инженерного полка — четыре восстановленные после боев панельные пятиэтажки, их сразу же обнесли проволокой Бруно. Если смотреть с дороги, ни дать ни взять — лагерь заключенных, только нет конвоиров, и все при оружии. Личный состав размещался в землянках. Была своя землянка и у саперов, но люди в ней почти не обитали, вели своеобразный поединок со смертью: ночью басаевцы минировали дороги, днем саперы капитана Калтакова снимали мины. Чеченцы умели расставлять ловушки. Этому они были научены, когда проходили службу еще в Советской армии. Чеченцы — прилежные ученики.
Да, это был поединок — жестокий, немилосердный. Он длился уже полтора года. Война затягивалась. Саперы успели обезвредить не одну сотню мин и фугасов, а работы все прибавлялось. На дорогах подрывались автомашины и БТРы. Несли потери и саперы. Большей частью — воронежские контрактники. Особым чутьем чеченские снайперы их угадывали и отстреливали.
Был из Воронежа, точнее, из Воронежской области, и Михаил Васильевич Калтаков, тридцатилетний капитан. Для солидности он отпустил пышную бороду. Когда снимал униформу, внешним видом смахивал на врача-путешественника Юрия Сенкевича.
Михаил Калтаков для себя — и тоже по-своему — открывал предгорья Кавказа и его обитателей. Первую чеченскую войну он начинал командиром взвода. Заместителем у него был добродушный, улыбчивый украинец Никита Перевышко. Призывался он с Украины, когда еще был Советский Союз, и ничто не говорило о скором распаде великой державы. Тогда никто не верил, что через какое-то время будут отдельно существовать Россия и Украина со своими вооруженными силами.
Никита сверхсрочником стал еще в Советской армии, продолжил службу уже в Российской армии. Остаться служить по контракту ему посоветовал капитан Калтаков. Они дружили не первый год, и дружба завязалась, когда в общежитии занимали одну комнату. Тогда они только мечтали обзавестись семьями.