Предчувствие
Шрифт:
– Ну, лежал бесовской портфель днев несколько. Вот здесь, под лавкою, – деда мне и показал то место. Знаю. Там хлеб у нас в мешке лежит буханками и две булочки. Да, это же я сам и принес недавно с Макшино, ходил в магазин, километров пять. А что не сходить?! Время летнее. Зато двадцать копеек нашел! На дороге проселочной. Это же для мальчишки в деревне такое богатство! Четыре раза можно в кино в изборский клуб сходить, фильм «Спартак» посмотреть или конфет-карандашей печорских купить – длинных и сладких.
Вот лежал тот портфель,
Так и так, собрался мой дед, перекрестился и – на станцию. Прямо к начальнику, что почтой заведует. А для деревенских людей и нет главнее его никого, и чтобы порядочным был, не обижал и не обманывал народ. Ну и донес портфель без приключений. Правда, в холщевом мешке и еще одним мешком прикрыл – мало ли?!
– И кусты, Колюх, бывают глазастыми! – вот как сказал мне дедушка. И я вам подтвержу, не обманул: вы сирень-то хоть раз в жизни видели?! И чтобы весной и когда вся в цветах? А запах какой?! Нет, такая красотища и чтобы без глаз – не бывает!
– А потом что? А принесли черти в деревню милицию. Солдат пока что не спешили посылать. Но кто его знает, может, на станции уже стоял эшелон. Наготове. И эта милиция по дворам давай ходить и каждого допрашивать, не слыхали ли чего? А может, что видели? А может, где труп лежал? А выстрелов не было?
– А что?! Бывали выстрелы. Ворон народ в садах и с огородов из ружья гоняет, правда, изредка. А так-то неее, ницово не видели…
Тогда чертовщина эта людям много хлопот доставила. У кого-то овечку нашли неположенную, кто-то за коровушку не так отчитался, где-то в саду больше яблонь, чем в бумагах записано. А за бидоны с брагой и говорить нечего! Всю нашли! За печками и в чуланах. На праздник престольный чуть без выпивки Потемки остались бы. Да боженька милостив, пару неделек еще в запасе у народа деревенского имелось… Ну и выяснилось. Картина такая:
– У Секретарихи племяш приезжал погостить, из кооператоров, районщиков, в бухгалтерах он. Да он и не к ней, а к Настуше здесь, Закутыхиной, повадился, на одиночество ейново гордое позарился. А у него своя жана в Печорах с детьми бымши. Да это рано тебе в чугунок ложить, зеленый еще, без понятиев.
Значит, вот оно что! Боров этот, что в бухгалтерах, ходил по деревне, я видал его пару раз, толстенный такой, пузатый, в пинжачке и с белой рубахою. Как жених! Эвон, по каким делам в Потемки повадился… Так за него милиция и спрашивала деревенских, не видали чего? Из портфелей похожего? А мужик-то и сгинул! Пропал без следов.
Дед мой, да и бабка моя ничего не сказали милиции.
– Пусть оно уже на совести начальника почтового останется. А мы-то что?!
В общем, я так и понял сразу тогда, чего бы дед мне там ни темнил. В хахалях был этот мужик-артельщик у женщины деревенской, приезжал на предмет… деликатно тут трудно выразить. А там и водочки пригубить, и туда-сюда. Ну так спьяну он портфель тот и выронил, если
А дед мне объяснил тогда, что без чертей такие дела вообще-то не обходятся:
– А где деньги – там страшнее всего бесенята всякие, а есть и здоровые, бородатые, и в блуд завести гораздые, и человека погубить – для них не вопрос.
Ну, я тоже так думаю, где же это видано, чтобы кто-то по бабам гулял и мужним, тем более, да с пустыми карманами! Вот они, колокольцы, в ушах откудава!
Такие дела с развалинами и портфелем от Малаховой вышли у деда моего. И до сих пор нет концов. За кооператора того и хахаля. А Настуша та – в город скоро уехала. Но не во Псков, а в Тарту. Может, тоже колдуньей была, как Малахова, или еще страшнее ее… А, может, просто от сплетен и чертей потемкинских подальше.
И хорошо, что дед мой не боялся нечистой силы, а запросто вступал с ней в перебранку. Потому и она не могла ему вреда учинить никакого. Крепким был русский мужик, мой дед. И мне, конечно, стыдно, что я однажды украл у него медаль боевую, с бронзовым профилем Сталина, и променял ее в Таллинне у пацанов с нашего двора на обыкновенную бамбуковую удочку с крохотным крючком, чтобы ловить плотвичку в озере Харку. Как пить дать, бес попутал меня тогда. Какой-нибудь потемкинский. К тому же, плотва в этом таллиннском озере Харку вся теперь, оказалось, заражена личинками. Ну, разве и этот факт – не бесовщина?
Но страдальцем помер мой дед, надорвавшись от всех этих тягостей и деревенской беспросветной жизни, и от чертовщины неугомонной в Потемках, что днем, что ночью. Вымерла, говорят, теперь деревня! Кстати, до войны входившая в состав буржуазной Эстонии. Осталось там сейчас полторы избы. Кто сгорел, кто спился, а кого бесы извели. Поди теперь перепиши всех и выясни, что да как там, в Потемках, случилось.
Ведь не один год, а чуть ли не век целый бесы там вытворяли все, что хотели. Чему и дед мой много раз был живым свидетелем. А один раз там даже змея какого-то огромного в каменоломнях поймали, метров тридцать или сто в длину и толстого, как железнодорожная цистерна для мазута. Сказывают, еще у него гребешок был красный на голове. И тогда все ждали войны с Китаем.
И говорят, вонял долго этот змей, застреленный милиционерами из Пскова, и воинскую часть тогда тоже вызывали специально. Солдаты ходили по большаку, оцепив всю местность до самого Загорья, и в Писконях у них уже танки стояли! Но, слава Богу, пронесло. И войны не случилось. И чего он, этот змей, из каменоломни заброшенной выполз, никто так и не узнал причины.
И вот что еще не забуду. В то же время говорил мне как-то дед:
– Чертей ты, Колюха, не бойся. А вот людей бойся. Нет страшнее и подлее зверя на земле, чем человек.