Предел

Лобанова Елена Константиновна

— Вот тот, крайний к лесу дом видите? Лет двадцать назад я тут был и стащил сюда несколько бревен — подпереть стены и крышу. Должны еще стоять. Я зайду первым, проверю и подправлю. — Даэрос подъехал к постройке, которая только сбоку выглядела как дом, но совсем не имела стены, обращенной к лесу. По количеству наискось стоявших подпорок, это были не просто несколько бревен, а несколько бревен и вся бывшая задняя стена. Даэрос ощупал все бревна, проверил остальные три стенки и «гости» заехали внутрь. Пола в этом строении тоже уже не было, яма погреба оплыла и заросла. Чем это место было лучше прочих, никто поначалу

не понял.

— Вот там, — Полутемный махнул рукой в сторону от леса, — есть колодец. В нем бьет ключ и вода там должна быть. Если заилился — подкопаем. Травы кругом — на табун лошадей хватит. Место пустое, люди здесь не ходят. Лес только «шалит». Звуки слышны страшные. Но, кроме звуков — ничего. Сульс, Расти, когда мы уйдем, будете сидеть здесь. Коней на ночь стреножьте. Обязательно. В остальном здесь вполне безопасно. И нечего так обиженно смотреть на меня. Сходить в лес, это — только половина дела. Обратно надо будет спешить, может быть, быстрее, чем сюда. И еще неизвестно, что страшнее — ошалелый от страха Пегаш или какой-нибудь лесной зверь. Все несогласные могут отправляться в Дрешт и далее в Руалон. Несогласные есть? Вот и славно, что нет! Сульс, снимай накидку и показывай свое кровавое творчество.

Из всех полотен Сульса, это было самое лучшее. Линии, перенесенные с карты, удались ему в большей степени, чем черты «лиц». На копирование надписей времени у него не было, но Бенора и притоки опознавались и без этого. А еще, там была широкая извивающаяся полоса. Сульс пояснял:

— Вот тут все было замазано. Я точку поставил, мол «замазано». А то крови не напасешься на такую полоску. А вот тут — кружочек, тут у них дерево было нарисовано, вот, рядом с полосой. Прям впритык. Кружок значит — «дерево». А тут… — Сульс показал по другую сторону полосы, которая делила рубаху на верхнюю и нижнюю часть. — Тут у них башенка была. Но башенку соломинкой рисовать долго. Вот я руну «б» написал. Значит «Башня»…

Условностей было столько, что Нэрнис очистил пол от травы, обтряс дерн, заровнял землю, и принялся переносить карту по рубашке и пояснениям, вычерчивая её заново ножом.

— Вот так было? — Светлый закончил рисунок.

— Точно. Ну, башенка чуть другая, и вот эти загогулины — чуть острее. Но, в общем — так.

Эльфы смотрели на результат. Притоки Беноры у Даэроса сомнений не вызвали. «Загогулины» обозначали горы или холмистую местность. Только эта местность располагалась по обе стороны от полосы. И за полосой «горы» были гораздо острее и протяженнее. Как и должно было быть. Что означала башня… да все, что угодно — от простого дома, коряво нарисованного, до крепости. Но самое главное на взгляд Даэроса, заключалось в одиноком дереве, стоявшем рядом с полосой. Было бы несколько нелепо предполагать, что никаких других деревьев в Запретном лесу нет. А сама полоса не могла означать ничего иного, кроме как сам Великий и Загадочный Предел.

— Может быть еще что-нибудь? Расти, ты карту хоть мельком видел?

— Видал. Тока я в этом не смыслю ничего. Вот, могу сказать, где было пальцами затерто и засалено. Два пятна с обратной стороны. Как будто попало что-то. По краям, где они лапами хватали — тоже. А вот посередь кожи, на этих линиях, вот эта — грязная.

— Ну, просто даже не знаю, что сказать. Чтобы мы без вас делали! — И Даэрос нисколько не преувеличивал.

Судя по

тому, что сказал Расти, если прибавить к этому тот разговор, содержание которого они уже знали с помощью Знающих, выходило, что плащеносцы и в дороге и в доме спорили насколько далеко можно подняться по притокам выше их слияния. Если верить «засаленной» линии, то Тасьву обсудили так, что затерли. Видеть бы самим ту кожу…

Расти и Сульс отправились за водой к колодцу. Нэрнис решил сначала пройтись к лесу, но увидел, чем занимается его брат и остался. Полутемный копал погреб.

— Даэр! Зачем здесь эта яма? И так в этом месте впадина, а ты её еще и увеличиваешь!

— Нэрьо. Это не впадина. Это погреб. Ясно?

— Бывший.

— Нет, действующий. Лучше помоги. Я тут припрятал кое-что. Двадцать лет назад.

— А что прячут в погребе?

— Нэрьо, ну не еду же на двадцать лет! Просто некоторые мелочи. Например, веревки, три запасных плаща, смену одежды — все в промасленном кофре и пергаменте, котелок, три набора накладных волос, два — с бородами, камни, золото и шесть ножей. Мало ли что… Место — замечательное. Если бы пришлось бежать и отсиживаться — лучше не придумаешь.

— Даэр! Ты меня, конечно, прости, но…

— Копай, копай. Вон тем куском доски. Тут, кстати, глубоко копать.

— Чем ты таким занимался, что… в общем, чтобы тебе потребовались места для «отсиживания», а? Мне-то ты можешь сказать, а я постараюсь понять, как ты дошел до такой жизни.

— Ой, Светлый! Ну, что ты выдумываешь? Да ничем я таким не занимался.

— Но… а… зачем?

— На всякий случай. А вдруг пришлось бы заняться чем-нибудь таким, после чего пришлось бы отсиживаться? А тут — такое место зря пропадает.

— Чем? Таким?

— Я тебе что, прорицатель будущего? Брат, никто не знает, что будет завтра. Но, видишь, пригодилось же.

— Даэр, мне дядя Морнин рассказывал, что все Темные слегка… «того».

— Слегка, это — не страшно. Это — полезно. Вот некоторые — совсем «того». Мнительные чересчур. И подозрительные себе во вред. А главный у нас по этой части — Выползень. Если он не найдет за пару лет ни одного заговорщика… Это будет страшно. Ты не отвлекайся, ты копай.

— А что будет? Это же хорошо, когда подданные тебя любят. Я так считаю.

— Нет, брат. Это не хорошо. Это — подозрительно. А когда очень любят, то это — очень подозрительно. Еще хуже, когда пытаются добиться от него взаимности. Этих он сразу переводит куда пониже, чтобы недалеко потом было на выработки идти. И чаще всего, он оказывается прав. И чем чаще он оказывается прав, тем подозрительнее становится. И так — почти две тысячи лет. Представляешь, что из него получилось?

— Прости, но я бы сказал — чудовище.

— Не стесняйся так. Он это название очень любит. Скажи, можно любить чудовище?

— Нет. Чудовище… нет, нельзя.

— Вот! Чудовище, знает, что оно — чудовище. И, что его нельзя любить. Из чего следует, что любовь поданных, это — более, чем подозрительно. Понял? Копай!

— Брат, по-моему, ваш Выползень — самое несчастное чудовище на свете.

— Ничего подобного! Несчастно только то чудовище, которое ощущает себя несчастным. Уверяю тебя, он не имеет ни малейшего намерения так себя чувствовать. Знаешь, кто у него теперь самый подозрительный поданный? По глазам вижу, ты догадался. Я!