Пределы нормы

Графеева Анастасия

– Леша, ты почему еще не в кровати?

Мама стояла в дверях кабинета.

– Пошли, я уложу тебя.

На следующее утро я шел в школу, чтобы непременно найти Ладу и остаться с ней, где бы она сейчас ни жила. Но не нашел, и вернулся домой. Двор еще не убрали после вчерашних гуляний, на раскладных столиках стояли пустые бутылки, бокалы, тарелки с недоеденным мясом. Я услышал глухой лай собак. Прошел на задний двор, собак почему-то так и не выпустили из будок. И строителей не было. Зашел в дом, а там два полицейских. Теперь вспомнил и машину их у ворот. Один из них разговаривал с мамой. Он держал в руке фуражку, на поясе висела кобура, а на ковре виднелись грязные следы от его ботинок.

Мама стояла, опустив голову, на меня даже не посмотрела. Второй полицейский смотрел в телевизор, работающий в режиме «без звука». Потом мама ушла в комнату, вернулась оттуда в пальто и с сумкой.

– Поешь, там… на плите, – шепнула мне, проходя мимо.

Полицейские пропустили маму вперед, а потом вышли вслед за ней на улицу.

На плите стояла кастрюля с картофельным пюре, жаренная кусками рыба. Я взял со стола печеньки и ушел в свою комнату. Мама вскоре вернулась. Сказала, что папа разбился на автомобиле по дороге на работу.

Значит умер. Сам, нечаянно, так мама сказала. И Славик когда-то умер, и никого это не опечалило, никто не сказал, но многие вздохнули с облегчением. Например, я. Папа и Славик, конечно, во всем разные, но оба умерли, и это хорошо. Я частенько вытаскивал из кроссовок шнурки и пробовал вязать тот самый узел, говорил рукам: «Если это вы, вспоминайте», но ничего не выходило. Зато про папу я знал точно – это сделал не я. Я бы убил его по-другому, я вчера уже все придумал. Я бы сделал это обязательно ночью, когда он спит. Взял бы свою подушку, положил ему на лицо и навалился всем телом. Я уже большой, – говорил я себе, – мне уже десять, я отжимаюсь и подтягиваюсь на физкультуре, мне хватит сил держать подушку на его лице, пока он не перестанет сопротивляться. Или опять же – отравить. Набрал бы горсть самых разных таблеток из маминой аптечки, растворил в воде и добавил в бутылку с коньяком. И даже те два полицейских ни за что бы на меня не подумали. Я бы им сказал, что очень любил папу. Я бы придумал, как сделать это дома, а на дороге, это точно не я. Как же Лада обрадуется! Теперь она может вернуться домой!

Я мысленно умолял ее прийти завтра в школу. К счастью, так и случилось. На перемене после третьего урока я увидел ее в коридоре. Бежал к ней, расталкивая локтями школьников. Не добежав несколько шагов, не выдержал, радостно закричал:

– Папа умер, Лада!

Остановился рядом с ней, заглянул ей в глаза.

– Хорошо, – ответила она спокойно, – я приду через несколько дней.

И не прощаясь, ушла.

Глава 4

После папиной смерти, в доме стало тихо. Мама с Ладой не разговаривали друг с другом. Теперь мы не обедали вместе и не ужинали, Лада почти не выходила из своей комнаты, только в школу и обратно. Часто звонил мамин телефон, она выходила с ним на балкон или на улицу, описывала какие-то вещи, спорила о цене, диктовала наш адрес. Потом звонить ей перестали, и она стала звонить сама, долго ждала, пока ей ответят, потом ругалась в телефон, плакала, говорила, что у нее двое детей и ей нужно их чем-то кормить.

И вскоре мы переехали в новую квартиру – трехкомнатную. Мы заняли с Ладой по спальни, а маме досталась гостиная. Мама сама наклеила в ней обои, а я помог развесить на стены наши фотографии.

Теперь ко мне перед сном приходила Лада. Садилась с ногами на кровать и рассказывала. А я слушал молча, затаив дыхание, только бы она говорила, только бы посидела подольше.

Она рассказала, что в тот день, когда папа выгнал ее из дома, она переночевала у Вовки. «Было все, понимаешь?» Но на утро Вовка ее выгнал. Это все, наверное, его мать – подумал я. Но Лада сказала, что он «испугался». И спросила меня, будто самого Вовку:

– Чего?! Что наш грозный папаша мог сделать тебе, сосунку? И за что? За честь любимой дочери? Смешно!

После Вовки, Лада пошла к подруге Свете. Там ее приютили на несколько

дней. Потом к Валере, своему однокласснику. Валера любил Ладу, предлагал встречаться, грозился побить Вовку. Пришла, он обрадовался. Стояли у подъезда, Лада сказала, что ушла из дома, бросила Вовку, и теперь свободна. Он ответил, что про дом ему жаль, а с Вовкой давно надо было расстаться, потому что он придурок. Потом хлопнул ее по плечу и сказал: «Ну ты давай, держись», улыбнулся и оставил ее стоять у подъезда.

– Ты понимаешь? – спрашивала меня Лада. – Нельзя мужчинам верить! Ни одному! Все они – предатели! Вовка оказался трусом, а Валерке только деньги и нужны. А теперь ни папы, ни денег! И кому я нужна?

Потом Лада жила то у одной подружки, то у другой. Продала свой телефон, истратила переданные мамой деньги и попросилась домой.

Вскоре и Лада перестала приходить ко мне перед сном. Когда я отправлялся спать, ее частенько уже не было дома. Она помирилась с Вовкой. Когда Лада, сильно пахнущая духами, проходила мимо нас, мама поджимала губы и делала вид, что смотрит телевизор. Я тогда говорил маме, шепотом:

– Она к Свете, с ночевкой.

А вот днем она брала меня с собой, когда ходила к Валере, с которым тоже помирилась. Втроем мы шли вверх по улице, залезали на гаражи, сидели на теплой трубе. Валера был высокий, выше Лады, со смешной прической – лысый по бокам, а сзади хвостик. Куртка красная, новая и кроссовки все время чистые. И пахло от него как из папиных бутыльков, которые я осторожно, без разрешения открывал и нюхал в ванной, когда мы еще жили в нашей старой квартире.

Он мало говорил, часто сплевывал себе под ноги и, по-моему, не любил меня. Лада и сама говорила не много, нехотя отвечала на его вопросы.

– Слышь, – сказал он мне, – сходи конфетку себе купи, – и протянул мне денежку.

– Не хочу.

– Тогда сигаретку.

– Я не курю, – ответил я, не вынимая рук из карманов.

– Нам купи.

Я посмотрел на Ладу. Она отвернулась. Тогда взял деньги, спустился с гаража и побежал. Сигарет в магазине мне не продали, я взял три жевачки и бегом обратно.

Тяжело дыша после быстрого бега, я стоял перед ними и протягивал жевачки.

– Блин, – процедил сквозь зубы Валера, и снова сплюнул. Отодвинулся от Лады, которую обнимал за талию.

Пришли домой, Лада смотрела на меня смеющимися глазами, и сказала тихо, чтобы мама не слышала:

– Видел, какая сволочь? Всем им только одного и надо!

А еще появился Марсель. Лада познакомилась с ним в интернете. Показывала мне его фото, да, родители имели полное право так не по-русски его назвать! Он был, как с Ладиных постеров из нашей старой квартиры – улыбчивый, модно одетый, то за рулем машины, то на море.

– Принц, не меньше! – смеялась Лада.

Они долго переписывались, потом он стал звонить ей по телефону. Лада весело смеялась в трубку, смех был как не ее, но очень ей шел.

Встречи с Марселем Лада называла свиданиями, долго к ним готовилась, наряжалась и уходила невероятно красивой. Приходила с цветами, подарками, рассказывала нам с мамой о ресторанах, концертах, кинотеатрах. Говорила, что чувствовала себя принцессой, что двери он перед ней открывает и стул пододвигает, пальто помогает надеть.

– Прям джентльмен! – И глаза ее светились.

К Вовке уходила, не прощаясь, частенько прихватив с собой деньги из маминого кошелька. А возвращалась так и вовсе не Лада. Эта другая, была то злая и молчаливая с мертвыми глазами, она медленно шла в свою комнату, хватаясь за стены, чтобы удержаться на ногах. То пугающе веселая, шаталась, ударялась об углы и мебель, будто тело не ее, будто она ему не хозяйка, падала, смеялась. Я старался не дышать носом, когда обхватив меня слабыми руками, она целовала мое лицо. Я не хотел этого запаха, похожего на папин, не хотел мокрых поцелуев, неуклюжих объятий, я не хотел такую Ладу. Зачем Вовка возвращал мне ее такой?