Предиктор с Зеи. Том 1
Шрифт:
В следующий миг зал взорвался!
Аплодисменты, восторженные вопли, рёв, стук кружек о столы – дикая какофония восторга соскучившихся по подобному шоу людей, прекратилась, стоило проповеднику пошевелиться.
– Спасибо! Вы – лучшие! – Вскинув вверх свой посох и только чудом не ударив его концом в потолок, человек в чёрном несколько раз поклонился залу, а после, попятившись назад, ловко запрыгнул на стул, так и продолжая смотреть на публику.
Этот трюк был так же по достоинству оценён зрителями, немедленно наполнившими зал аплодисментами.
– Ваша благодарность – бесценна, – крутанувшийся вокруг стула посох, замер рядом с проповедником, вытянувшись вертикально и чудесным образом сохраняя равновесие в этом, крайне неустойчивом, положении.
А тут – фокусник! Да ещё какой! Не просто карточный шулер – подобных в ЗС было с избытком, а настоящий волшебник, в равной степени являющийся и жонглёром, и комиком.
– И я расцениваю ваши аплодисменты, – проповедник повёл рукой устанавливая тишину: – Как разрешение вашему покорному слуге, только что усладившему ваши зрение, дать пищу ушам, – сделал он короткую паузу: – И разуму. – Ещё одна пауза, самую малость более продолжительная, чем предыдущая.
– Весь это долгий путь – да-да, тот самый, богатый пешими прогулками и заплывами, – не вставая с места он забавно подрыгал ногами и помахал руками: – Я проделал с единственной целью. Единственной… – Соскочив со стула, шест так и остался стоять на прежнем месте, человек, словно в задумчивости, прошёлся по сцене взад-вперёд: – Вот ведь слово какое… – Словно сам с собой произнёс он: – Вроде и простое, а как много значений? Единственная цель, единственный удачный выстрел, единственная жизнь, единственная мать и один, самый верный и единственный друг. Тот самый, что готов немедленно рискнуть своей жизнью – повторюсь – единственной, ради тебя, – короткая пауза и бледная рука, выскочившая из широкого рукава, описала в воздухе окружность, охватывая зал: – Ради тебя – тоже единственного. И вот – вас двое. Два друга против всего мира. Но ведь лучше – лучше же будет, когда вас больше? Да? Трое, четверо – и все вы, вот вы, – он снова указал в зал, не обращаясь ни к кому конкретно, но так, что каждый из присутствующих, понял, что речь идёт именно о нём: – Вы, объединённые единственной целью, вершите деяния, шаг за шагом пробираясь к вершине. Вы – едины. Вы – спаяны вместе. Это – единство. И с ним я пришёл к вам. Единство, – подняв руки вверх, он сплёл пальцы в замок: – Это всё. Начало всего сущего – сама эволюция шла этим путём, объединяя разрозненные клетки в сложную структуру. Начало – и конец, альфа и омега. Вы спросите, – резко развернувшись к залу, проповедник выбросил вперёд руку, вызвав несколько вскриков своим неожиданным жестом: – Ладно, с началом понятно. А конец? Он каким боком? Спрашиваете? – Внимательно слушавшая его публика ответила сдержанным ворчанием, и он продолжил: – А я – отвечу! Вот мой пример и ответ! Чёрная дыра! Она – объединяет всё и всех! Вот! От простейших клеток, до гигантских структур! И то, о чём я говорю – учение Единства, объединяет малое с большим. Вы, – рука снова мазнула по залу: – Малая часть. Но вот вас коснулось Единство, вот вы приняли его – и всё! Вы не одни! Единое, могучее учение, пронизывающее всё сущее! Оно…
Семеров слушал проповедника в пол уха.
Ему, воспитанному на учении Марксизма-Ленинизма, пусть и уже порядком подзабытом, любая религия представлялась одним из рычагов власти, позволяющих единицам управлять массами. Считая себя военным – причём профессиональным, он крайне скептически относился к подобным институтам, стараясь избегать как священнослужителей, так и своих коллег, резко и бесповоротно отринувших прежние учения, ради выгод, даруемых новыми веяниями.
Но сейчас полковник ловил себя на мысли, что он полон внимания к словам фигляра на сцене. Особенно его зацепила последняя фраза – та самая, про единое и могучее. Мысленно повторив её, он вдруг почувствовал, как поднимаются
В лицо пахнуло свежим ветром, впереди, в нескольких шагах перед строем, в котором застыли молодые курсанты, заплескалось на ветру, громко хлопая, алое полотнище, а откуда-то сверху, из невидимой выси, на него обрушились слова гимна. Того самого – старого и переиначенного новой властью.
– «Единый могучий Советский Союз!»
Видение, бывшее таким живым, оборвалось внезапно, оставив в голове какую-то звенящую пустоту и Семеров даже потряс ей, пытаясь выбросить вон отголосок той, прежней и ушедшей жизни.
– Что-то вы загрустили, товарищ командир, – сидевший рядом с ним Смирнов, покачал головой, одновременно пододвигая ему новую, полную почти до краёв кружку:
– А вы знаете, что грустить нельзя?
– Это почему? – Будь полковник в другом состоянии, он бы непременно заметил бы ехидный огонёк в глазах своего бойца, но сейчас, ещё не выбравшись из своих воспоминаний, он не обратил на подобное никакого внимания.
– Грустным быть никак нельзя! Особенно нам, – покачал кружкой тот: – Ну, тем, кто выпивает. Механоид новый появился – белочка. Не слыхали?
– Новый? Белочка? – Семеров быстро перебрал в памяти известные типы машин, удостоившиеся собственных имён. Кабан? Бьющий цели таранным ударом острой головы, Горыныч – рудный комплекс с тремя экскаваторными ковшами на гибких шеях, Гидра и её меньшая копия – Горгона – летающие сферы, окутанные бесчисленным множеством излучателей на вертящихся во все стороны гибких шнурах. Нет. Белочки в его списке не было, и он вопросительно посмотрел на Смирнова, ожидая более подробного рассказа.
– Странно, что не слышали, – опустив глаза, чтобы не выдать себя их блеском, боец продолжил: – Белочка – механоид со сбитой программой. Он на подготовке к зиме зациклен. Роет норы и туда добычу складывает – ну, металлолом всякий, вещи тёплые, а прежде всего – бухло и патроны.
– Погоди, погоди, – запротестовал полковник, в голове которого образовалась совершеннейшая каша: – Какие, на хрен, тёплые вещи?! Бухлишко? Патроны? Откуда?!
– А это всё, – приподнял кружку Смирнов: – Механоид у грустных алкашей отбирает. Так что, товарищ командир, давайте выпьем и повеселимся – чтобы и к нам белочка не пришла!
– Ну вы даёте! Ведь развели! Как мальчишку подловили! – Семеров, весело рассмеявшись шутке, приподнял кружку салютуя остальным, и уже хотел сделать глоток, как звонкий хлопок, раздавшийся от сцены, заставил его замереть и медленно повернуть голову в сторону проповедника.
Проповедник, скорчившийся на самом краю сцены, являл собой образ скорби, сошедшей сюда прямо с полотен величайших мастеров прошлого.
Стоя на коленях и всем телом раскачиваясь из стороны в сторону, он безжалостно отвешивал себе оплеухи и бил он себя на наиграно, а совсем по-настоящему. Звонкие удары, дергавшаяся от них голова, всё это свидетельствовало о серьёзности его намерений.
Самоистязание длилось почти десяток секунд, прежде чем в зале родился недовольный ропот, перемежаемый окриками с требованиями немедленно прекратить это действо. Самоистязатель подчинился им только тогда, когда сразу несколько человек, вскочив со своих мест и гневно потрясая в воздухе кулаками, двинулись к сцене, на ходу обещая всыпать мазохисту по первое число, если тот немедленно не объяснится. И, надо, отметить, их решительность дала желаемый всеми результат.
Проповедник, дернув головой в последний раз, протянул руку за спину и шест, всё это время смирно стоявший подле высокого стула, ожил, прыгнув прямо в раскрытую ладонь.
Охая, постанывая и тряся головой, он принялся вставать, цепляясь обеими руками за палку, как древний старик. Почти выпрямившись, спина так и осталась согнутой, он повёл рукой в сторону зала и люди, прежде во всю глотку выражавшие своё недовольство, мигом успокоились, быстро возвращаясь на свои места, ожидая продолжения шоу.