Предисловие к повестям о суете
Шрифт:
Этому нам и следует учиться у неё. Хотя мы уже сейчас способны её «перещеголять», то есть даже наслаждаться незнанием, — именно равнодушие перед лицом непонятного и способно хоть когда-нибудь вывести нас к новой системе «переживаний». Кто-то из философов признался, что, хотя всю жизнь дважды два есть четыре, он надеется, будто на будущей неделе результат будет иным. Под равнодушием как путём к новой системе «переживаний» я понимаю и неприсутствие надежды на будущую неделю. А под новой системой «переживаний» — ту систему ценностей, которая зиждется не на борьбе, предполагает не её, не противопоставление чего-то чему-то, а более «простую»,
Сознаём мы или нет, жизнь каждого из нас, воспитанных обществом созданий, подчинена метафизическому суеверию (тут лучше сказать, — суетноверию), будто мир зиждется на ките существования противоположных ценностей. И (или) причинно-следственных связей. Мир, между тем, об этом не подозревает. Чего он не делает из самого веского соображения: этот кит существует только в нашем помине. И он (или иже с ним) поддерживает не мир, а куда более легковесную и беспомощную субстанцию: наш же мозг в черепных коробках.
Тот же Ницше был прав, «первородным грехом» общественного сознания назвав формулу, лежащую в основе всякой религии и морали: Делай это и не делай того — и тебе будет очень хорошо!
Правда, не настолько, чтобы не умер: сколь бы хорошо ты себя ни вёл, Всевышний поступит с тобой точно так, как с тем, кто вёл себя из рук вон плохо. Если же вдруг получится, что тебя Он заберёт даже раньше, чем плохого, то отсюда следует лишь, что Ему виднее где тебе быть. А если в отличие от того же плохого человека ты постоянно — пока тут и жив — страдаешь, то более вразумительного объяснения твоим мукам, чем в плохой сказке о хорошем человеке Иове, не получить.
Среди учеников моей школы в Тбилиси был единственный азербайджанец. Из Гянджи.
Мы с ним проучились два года, хотя наряду с остальными я подозревал, что задержится он в нашем классе не дольше одного. И вовсе не по причине физической хилости. Хилым он как раз не был, хотя по физкультуре имел тройку. Разлуки с ним мы ждали потому, что по всем другим предметам у него были двойки. Его тем не менее не оставили на второй год — перевели в следующий класс. Указание поступило из РОНО, возглавляемого поборником братства между кавказцами. Директор школы тоже принадлежал к поборникам, но, объясняя скандал, отводил глаза в сторону.
Объяснял же тем, что своим нетипичным решением руководство поощрило азербайджанца за умение сосредотачивать усилия на одном, любимом, предмете.
Впоследствии физкультурник из Гянджи доказал и обратное: стал премьер-министром Азербайджана, то есть начальником над министрами всех предметов сразу.
В отличие от директора моей школы, Всевышний не снисходит до шуток и не отводит глаза объясняя Свои неизменно типичные решения. Как правило, не снисходит даже до объяснений, ибо они требуют логики. У Него всё гораздо проще. И к логике Он не прибегает отнюдь не из брезгливости к ней. В Его вотчине, в природе, человек умирает даже не потому, что родился. Он рождается, а также умирает.
И всё-таки, рассуждая о чём мы рассуждаем, то был не Ницше, а Декарт, кто изрёк наиболее «дельный» совет после того «дельного» же совета, который Бог выдал Самому Себе в качестве руководства к действию: Fiat Lux! Сделай, дескать, свет!
Предположительно — с тем, чтобы всё стало видно и понятно. По крайней мере, — Ему. Согласно информации с «места событий», Он никаких трудностей в видении или понимании
Начиная с того, будто Господь изрёк фразу, без коей света так никогда и не стало бы.
Юмор — совершеннейшая форма усомнительства. Учитывая же ограниченные возможности человека, печальная улыбка есть совершеннейшая форма юмора. Его примитивнейшая же и (главное) противочеловеческая форма — это смех циника, ибо, как известно, циник, всему знающий цену, смеётся исключительно потому, чтобы всё как раз цены и лишить. В том числе лишить цены и существование. Не смысла лишить (его, смысла, собственно, и нету), а цены! Но это нечеловечно, то есть противно природе человека, ибо он — стоит ему народиться — хочет быть живым.
Мне привелось прочесть где-то, будто самой вредоносной книгой является самая популярная. Библия. После бурного протеста, протекавшего негласно и долго, я согласился с главным аргументом, — неназванным: да, эта книга вредна в той самой мере, в какой является единственным (или даже лучшим) учебником существования.
Сводом единственно незыблемых истин или единственно истинных ценностей. Никакая истина или этическая ценность не вправе считаться единственно адекватной существованию, ибо существование ни к чему кроме как к самому же себе не сводимо.
Ничего иного кроме как существование оно значить не может.
Поэтому, даже согласившись с заявлением о вредоносности Библии и любой иной книги или вещи, любого иного явления или процесса, абсолютно всего, что произведено в течение единичной или исторической жизни, — невозможно согласиться с… самым очевидным. С тем, к чему, в конечном счёте, и сводится смех циника: существование вредоносно, ибо приближает к несуществованию.
Сомнению подлежит всё кроме существования. Кроме суеты. Сомнение во всём остальном, печальная улыбка в связи со всем остальным — есть при этом не только совершеннейшая из духовных позиций, но по сути дела и самый непреложный из правящих миром принципов. Благодаря которому всё на свете выравнивается. Иными словами, — человек в результате этого начинает «гармонизировать» себя… с хаосом. О том почему и насколько это спасительное уравновешивание с хаосом печально, лучше всех сказал Платонов: «Устало длится терпенье на свете, точно всё живущее находится где-то посредине времени и своего движения: начало его всеми забыто и конец неизвестен, осталось лишь направление».
Печальная улыбка научит со временем многому. Научит, причём, драматичным образом: разгонит заученное, — всё, что Маркс называл «традициями прежних поколений, тяготеющими, как кошмар, над умами живых».
Научит, например, тому, что, говоря о мышлении, ум (логика) не лучше глупости (не-логики).
Что одна из причин почему минувшие тысячелетия так ничто и не изменили в человеке заключается как раз в его безотчётном доверии к рассудку и в отрешении от иных (не-логических, сверх-логических) способов связи с миром. Что мудрость природы состоит в незнакомстве с мудрствованием, в неспособности ставить что-нибудь одно выше чего-нибудь иного, в неумении вычленять часть из целого. Центр и провинцию. Запад и Восток. Рассудок и чувство. Век и мгновение.