Предисловие к слову

Чейгин Петр

Художественная вселенная наделенного «дарами бездорожья» Петра Чейгин – это разлетающийся мир после «большого взрыва». Сохранилось лишь то, что может летать. В первую очередь птицы, главные персонажи стихов Чейгина, о чем уже не раз писалось.

Его стихи живут в нашей словесности на птичьих правах. Задаваясь вопросом «Кто встретил мое отраженье на ветке?», он и сам зачисляет себя в пернатые. Ольга Седакова отнесла это состояние к современной поэзии в целом. Похоже на правду. Для Чейгина это «зона жизни», а не литературы. Иной он не знает и знать не хочет. С первых стихов возжелал почувствовать «лицо, как оперенье». Птицы, да еще в прапамяти ижорская деревенька среди болотистых ингерманландских лесов – его неуничтожимое бытование, там,куда его занесла птица Рух.

Философски обобщая, Борис Рогинский выделяет в художественном мире Чейгина символику «вещей», сопоставляя ее с таковой у Рильке и определяя ее так: «предметы наедине со Вселенной». Между ними «воздушная яма», влекущая к себе равно

Мандельштама и Чейгина. У Рильке в «Часослове» говорится не только о «вещах», но и о «взрыве», о том, что сама речь распалась, не успев соединиться в Слове. Переживание, которое вольно или – скорее – невольно запечатлено поэтикой Петра Чейгина, в поздние годы склонного к инвективам:

Греховно – вс"e. Я смысла не заметилв сырой заре, что жизнь мне принесла.

И все же… И все же «Закончен Бог и мир утроен. Горд алфавит и плен погас».

Еще важнее для Петра Чейгина – дары самопознания: «Все мы на спицах заката / связаны Божьей улыбкой»! То есть мы ничто иное как Божье творенье, Он нас «связал» своими «спицами» и «крючками».

«Зона жизни» Петра Чейгина – это заснеженный пейзаж с веселыми снегирями. Определений снега у него масса, и самых живописных – он у него и «пернатый», и «перистый», и «замшевый» – с первых стихов. У северных народностей есть сотня слов для разных оттенков и состояний снега. Чейгин добавил в их словарь нечто свое – уже это не мало.

В общем, – «снег идет» и «весна идет». Разнообразные, но не шибко экзотические пичуги оглашают чириканьем окоемы его поэтического пространства.

Интересно и весело сочетать породы слов, в обиходе несочитаемых, смысл все равно образуется, с языковой орбиты они не срываются, наоборот, знакомятся в непринужденной обстановке. Слова эти гнездятся в душевной авторской чащобе, залетая из нее на поляны его книг красногрудыми снегирями, затевающими «песню военну», насвистанную некогда державинским «снигирем». Чейгинский снегирь петь не в меньшем праве: он вылетел на свободу, да никогда в клетке и не сидел.

Чейгин начинает эту книгу строчкой: «Я возмог умереть». То есть был в силах умереть, но – не умер. Возмог довлеть себе:

Мне – Каргополь и белая стена,мне – линзы Севера и мятые ветра,да Розанова листья на пороге…

«Белая стена» – церковная, с последним порогом. На него ступил Василий Розанов, ведавший про «шрифт дороги», над которой гуляет «самурайский ветер». Почему «самурайский» – бог весть, а потому неоспоримо таковым он и является. Возразить нечего.

Ибо в поэзии Петра Чейгина заложено то, что несравненный русский поэт даровал природе:

В ней есть душа, в ней есть свобода,В ней есть любовь, в ней есть язык… Андрей Арьев

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

(2019–2017)

«Я возмог умереть…»

Я возмог умеретьна ненастном чужом чердаке.Где сплетаются кантеле,осы, котята и девы с дарами.Но соратник Ли Бопричинил мне увечье сакэ.Эта вечная жизнь —есть печатный пейзаж в русской раме.Эта вечная смертьколокольчиком вяжет коня.И вперяется лампойв дары бездорожья.Не сносить мне огнядо чердачного чёрствого дна,где светлеет, как встарь,над бумагами демон порожний. 04.01.2019 г.

«Нет, не закрытого неба куски…»

Нет, не закрытого неба куски в надлежащей оправе —я опускаю твой заячий хвостик в корыто апреля.Я обнажаю твоё пресноводное имя на ране,там, где его поцелуи росли и горели.Рана моя, как ледник, ниспадает в селенье.Мальчику в санки, мёртвому

голубю в лапки.Деепричастные своды меня осуждали с рожденья,Солнцем травили, дарили сухие баранки.Да что же они? Пузатые, как подземелья в Одессе?Я не пойду на свидание к верной калине.Сверх прикусила язык и утроилась в спесигрешной зари пристяжная с верхом доныне. 11–12.01.2019 г.

Повесть в стихах о 4-х главах

1.Невыносимая звезда до пятого коленаНутро на скучной туче и везде.(Висячий сад полью её бесплодьем.)Не выделить ползучий рай из пленатяжелогрудой боевой воде,белившей кожу пальцам и поводьям.2.Отсталый кот во глубине сараяне мыслит о подруге вороватойи тщетно ловит муху за подол.Звеняще требует долить ему до краявчерашний день фасонистою ватой,где мышь суконная хмелела между дел.3.Хвала чтецу! (Его велосипедзатёрт кустами.) Он неправомоченкоптить твой том «дарёного коня»,травить трамвай – трефовый наш валет —и лузгать пики на затылке ночи —все выкидыши чёрного огня.4.Умножь, скакун! В копыта с головойпади и солью вскинь округу.На дрожь колодца поворот загладь.Твоя любовь ударится за мной,совсем моя. Колодец бросит рукуи ветхим сыном зачерпнёт кровать. 17–19.01.2019 г.

«Что он? Не вынес моих целлофановых звёзд…»

Что он?Не вынес моих целлофановых звёздв зачехлённой простуде Кузнечного рынка?Безумие падает клином берёз.Летнего гнезда беличья рюмка.Блуждая стадами приблудных полян,я был перекопан шестёрками ветра.Но вот на семнадцатой виден изъян —печать дирижабля прошлого лета.Как он вытекал из гортани Стрельцаи дул на дриады на пальцах Белухи.Он – вычурный, кормленый гнётом чтеца,отстал и остался числом на поруки.Неверная спичка согрела окно.Кто встретил моё отраженье на веткеЗарёю кулис и укором «Мерло»? 21.01.2019 г.

«С Чаадаевым чай пережить…»

С Чаадаевым чай пережитьИ крыжовником март распатронитьВечным паспортом Космос лежитВ человечину воздух зароетНа поляне оглохнет сачокСкользкий ветер затянет поклажуВынимай же из водки сучокЧто мне жалко – так мельницу нашу 03–05.02.2019 г.

«Тлеет коврик головы …»

Тлеет коврик головы —всенародная постройка.Здесь толпятся соловьии кошачий голос стойкий.Тело драит эскимос,ерепенятся букахи…Дёрни за серьёзный нос —Гоголь выскользнет из праха. 05.02.2019 г.