Предновогодье. Внутренние связи

Хол Блэки

— Еще как работает, — сказала многозначительно комендантша и, вытащив из кармана замусоленного халата обрывок бумажки, зачитала с выражением: — "Папене Эве Карловне явиться в деканат до одиннадцати ноль-ноль". Сам позвонил и велел срочно передать телефонограмму.

— Кто "сам"? — спросила я машинально, а в голове завертелись колесики. Если институт открыт в выходной день, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Неужели из-за меня? Приду, а там дожидается краснощекий дознаватель Бобылев и разрабатывает связки механическим "ха. ха. ха. ха".

— Который

сам, — сказала тетка со значением в голосе. — Давай ноги в руки и бегом к начальству.

После чего удалилась, перекатывая громадные арбузные половинки, обтянутые жеваным халатом.

На улице наступила оттепель, которую принес заблудившийся южный ветер. Снег чавкал под сапогами, на белесо-голубом небе стремительно неслись перьевые облака, набегая легкими тенями, и отчего создавалась непонятность: то ли сегодня солнечный день, то ли пасмурный.

Зайдя в холл, я поняла, почему институт внепланово работал в воскресенье. Его украшали к предстоящему празднику.

В центре зала, освещенного прожекторами, возвышалась громоздкое механическое сооружение, по которому проворно лазили несколько человек и устанавливали новую люстру. Внизу стояли двое мужчин в рабочих комбинезонах и давали умные советы — как держать, как крепить, как закручивать. Лучше бы взяли да показали, чем тренировать мышцы языка.

Покружив по холлу, я полюбовалась гирляндами разноцветных перемигивающихся фонариков, обвивших зеркала и арочные входы. Святой Списуил красовался с бородой из белой мочалки и в красном цилиндре, державшемся на честном слове. Даже прячущегося в полумраке Монтеморта не забыли. На его толстой как секвойя шее красовался черный галстук-бабочка. Но псина почему-то не испытывала удовольствия по поводу приобщения к атмосфере праздничного веселья и настороженно наблюдала из угла за возней в центре зала.

По пути в деканат я любовалась свисавшими с потолков пушистыми еловыми ветвями, увешанными игрушками и мишурой. На стенах кружила искусно нарисованная метель, а каждая дверь на административном этаже украсилась новогодней бутафорией. Иллюзии выглядели реалистичными и рождали в душе праздничный настрой и нетерпеливое ожидание светлой новогодней сказки. Лишь деканат факультета нематериалки ущербно выделялся одинокой снежинкой, вырезанной из бумажной салфетки и приляпанной к двери на кусочке пластилина.

Миновав неосвещенную и неукрашенную приемную, я с замиранием сердца постучалась в дверь деканского кабинета.

— Входите, Эва Карловна, — крикнул зычно Стопятнадцатый.

В отличие от принаряженного института, в кабинете декана царил аскетизм и витал яростный дух учебы, словно декан вывесил перед входом незримый указатель "запрещено" для предновогодней эйфории. Вместо праздничных украшений в помещении добавилось несколько столбиков с книжками, и стало еще теснее.

Кроме хозяина в неизменном костюме-тройке, иных личностей в помещении я не углядела и поэтому вздохнула с облегчением.

— Присаживайтесь, — указал декан на единственное протертое до дыр кресло. Сев, я чуть не свалилась, потеряв

равновесие. Видимо, предыдущий посетитель доломал седалище, и теперь оно пребывало в состоянии клинической смерти. Но Стопятнадцатый не обращал внимания на земные мелочи в виде ущербных кресел. Его манил стол, заваленный бумагами и стопками раскрытых книг. Между штабелями макулатуры ютилась прозрачная желтоватая стела с полки, обычно соседствовавшая с любимым зеркалом декана.

— Что ж, не будем медлить, — сказал Генрих Генрихович. — Вчера вечером стали известны окончательные результаты обследования Касторского, Болотова и Крестовича. Быстро и оперативно.

Я застыла, чувствуя, как стучит пульс в висках.

— У пострадавших полностью отсутствует память. Вместо нее чистый лист, на котором придется рисовать заново, — вздохнул Стопятнадцатый. — Пока неизвестно, сохранится ли у юношей способность осязать вис-волны.

— Неужели вся беда произошла из-за горна? — выдохнула я потрясенно.

— Да, — констатировал мужчина. — После встречи с вами студенты раздухарились и вообразили, что им не хватает острых ощущений. Они спустились в подвал, где и попали под ударную волну. В результате получили сильнейшую контузию.

— Но как вы узнали?

— Восстановили картину события, — пояснил декан.

Значит, приглашали умельцев, которые, как Аффа, видят прошлое. Об этом я и поинтересовалась у Стопятнадцатого.

— Привлечение специалистов по элементарной висорике не имеет смысла. Суть в том, что при строительстве института подвалы окружили защитным щитом наподобие дефенсора. Поэтому прочитать тайны наших подземелий не представляется возможным, — пошутил мужчина с иронией. — Театр абсурда: море секретов, и один противоречит другому. Не мы их установили, однако нам им следовать. Поэтому выводы сделаны путем логических умозаключений.

— А когда контузия пройдет, Касторский вспомнит?

— Вы не поняли, Эва Карловна. Пропавшие студенты будут заново учиться ходить на горшок и держать ложку в руке, заново читать по слогам. При удачном исходе память перепишется полностью.

Я уставилась на декана пораженно:

— То есть? Неужели они стали растениями?

— Не совсем. Мозг пострадавших активен, а значит, есть надежда на восстановление мыслительных процессов. Но гарантирую стопроцентно, что юноши о вас не вспомнят.

Невероятно! Запретное приключение обернулось катастрофическими последствиями.

— А родители парней? Отец Касторского?

— Потрясены, конечно. Для них это большой удар. Однако правила есть правила, студенты их нарушили, и даже Касторский-старший не в силах повлиять на выводы комиссии по расследованию.

Я покусала губу:

— Не знаю, радоваться или нет. Если бы отец не перевел меня в институт, я не встретилась бы с Касторским, не вызвала его неприязнь, не столкнулась с ним позавчера вечером. Глядишь, он поехал бы спокойно домой, вместо того, чтобы… — замялась, подбирая слова, — снимать с меня дефенсор. И ему не взбрело бы в голову спуститься в подвалы.