Предпоследний свидетель
Шрифт:
17 ноября 1973 г меня призвали в Красную армию. Перед армией, Толя Слизевич (позже узнал, МГРИшник) “вник” в мое положение, и я слетал к родителям для проводов (самолетом через полстраны), вернулся обратно и экспедиционные земляки проводили меня до военкомата.
Толя Рыжик подарил на прощанье пряник с надписью: люби правду и старшину (я его долго потом хранил, чуть ли не год). Вышел из военкомата к своим на короткое время – подстриженный наголо. Как в эпилоге известной комедии, с такой растерянностью в глазах у наших девушек, которую я до этого никогда не видел и интонацией: уже обрили.
Целый
А Полесскую геофизическую экспедицию я в армии вспоминал с теплотой, как экспедицию, выписавшую мне путевку в жизнь. Может быть потому, когда намного позже встал вопрос, куда распределяться после института, я долго не раздумывал.
2
Люди идут по свету
Им, вроде, не много надо….
Армейские два года жизни я не буду подробно описывать. Скажу только, что удалось прожить их достойно. Был сержантом и командиром отделения на первом году службы.
Однажды «пошутил», в ответ на благодарность прямо перед строем выпалил формулу: служу трудовому народу. Так получил от ротного майора Охрименко (он прошел войну, в части был боевой офицер, и потому никого не боялся) нагоняй: живи, мол, по уставу, завоюешь честь и славу. Это маразм наступал в СССР в 70-80 гг, и в армии тоже.
А для меня эта формула до сих пор лучшая, из всего того, что придумал наш народ в отношении своих защитников.
Наш первый прапорщик Саша Питерский (фамилия такая) – месяц на службу не ходит, другой, третий. Придет, очередной рапорт напишет – “служивеньким” вина выставит: поговорим, обсудим. Рапорт на увольнение в связи с поступлением его в институт не подписывало командование.
Тогда было правило. После школы прапорщиков военный становился кадровым и обязан был отслужить 25 лет. Так по суду прапорщиков и был уволен из рядов СА.
Были товарищи, и была отдушина: участие в музыкальном ансамбле части все два года. Cтарики – годки, меня – салагу, взяли к себе. На втором году, я сам набрал состав и стал руководить ВИА в нашей части (Карпов А. – бас-гитара, Королев В.
– пианино, Гасанов Г. –ударные и молодой Стибунов Саша из с. Сростки Алтайского края – родины Василия Шукшина. Вот это был голос! – уникальный). Ну и я тоже неплох: соло и ритм-гитара, да и пел тогда хорошо.
Ансамбль назывался “Красные листья”, по цвету осенних кленовых листьев и формы нашей бас-гитары. С лаймавайкулевской песней: Листья желтые над городом кружатся – нашей заставочной дембельской песней. Мы были в части годки: две роты из пяти – все осеннего призыва, когда армейские ребята возвращаются домой под падающий шорох желтого листопада.
Были еще две роты “стариков” и одна – смешанная, разновременных призывов рота. Часть базировалась в Филях. С радостью обнаружил во второй (молодой) роте много земляков из Омска и области. Один служивый был из соседней деревни рядом с райцентром, где жили мои родители. Мы дружили.
А по – началу были стычки с чеченами: их в нашей роте было 16 человек. Из них, выделялся авторитетом Аюбов Харон из пос. Новые Алды, в предместьях Грозного. Коллеги, оцените имя. В общем, то адекватный парень, но было что-то в нем такое,
Так два года мирно “бок о бок” и просуществовали. Отношения поддерживались, когда мы их после стычек “успокоили”– взяли в “круг”, потому что нас, славян, была примерно сотня. Краснодарские ребята в роте самые первые организовались для отпора, и нас подтянули. А я, так как был ротным комсоргом тогда, тоже постарался в самоорганизации народа. Куда чеченам было против такой силы?
На втором году службы спас однажды Магомета (в отделении у меня был солдатик из ингушей, – безобидный такой: оказалось, плохо плавал) на реке Москве, а так бы утонул солдатик, как утонул другой солдат-годок нашей роты. За забором части Москва-река и соблазн летом искупаться был велик. Вот горе родителям и беда командирам.
Еще в отделении был чеченец Келигов Алихан, нормальный парень в очках, но с хитрой душой.
Говорит, тяжелый труд мне противопоказан – зрение ухудшается. Я понимаю, это может быть, и старался сильно его не нагружать. Вот что сотворил этот Келигов на втором году службы.
Обнаружил отсутствие порядка: кто ложится в санчасть – контроля, как правило, за ним нет. На утренних и вечерних проверках в роте фамилия звучит при перекличке, отвечает командир – больной, то есть в санчасти. Неделя так проходит. Так бы все хорошо и закончилось. Но как громом однажды по роте – в побеге. И “сдал” его свой же земляк– маленького роста чеченец, не помню имя.
Поехали за “беглецом” на Кавказ наш ротный прапорщик и Аюбов Х. Он дома оказался, на “побывке”. Привезли его назад в Москву. Трибунал – дали за побег два года дисбата.
Я, когда начал учиться в МГРИ, в гости приезжал в часть, когда еще знакомые были, и Стибунов Саня дослуживал. Келигова видел – он рассказывал, как в ленинградском диcбате поначалу было плохо, как он потом приловчился и стал вроде вечного дневального. В общем, этому парню, армия встала в 4,5 года.
Под конец службы мы с товарищем засели в библиотеке части за учебники, готовиться к поступлению на рабфак. А выбрали геолфак МГУ. Приехали на собеседование. И я не смог в задаче по геометрии разделить отрезок на три равные части при помощи линейки и циркуля. Володя Королев (родом из Ворошиловоградской области, г. Брянка), мой дружок армейский, то же что-то не решил. Мечта учиться в престижном МГУ уплыла.
На глаза попалось объявление в “Московском Комсомольце”: о начале приема заявлений на подготовительное отделение МГРИ, поехали (на этот раз самоволкой) – отдали документы. Потом еще пришлось “самоволить” на собеседование. На этот раз я решил все задачи, Королев Володя опять что-то не решил и не прошел. Так наши пути разошлись навсегда, с корешком моим.
На “дембель”, я уходил 15 ноября 1975 г прямо на рабфак в Рязанцы (под Загорском, ныне Сергиев Посад) на полигон МГРИ. Без заезда к родителям и безпаспортный. Армейскую “парадку” раздал ребятам. Сам в части переоделся в гражданскую одежду. Утром позавтракал в последний раз солдатской кашей в столовой. Попрощался в сильно поредевшей своей четвертой роте с остающимися товарищами и шагнул за ворота КПП. Думаете, счастье, свобода!!! Нет, на душе тревожно – как все сложится? И было мне тогда 22 года.