Предпоследняя передряга
Шрифт:
— Вы не посмеете применить медузообразный мицелий, пока сахарница у меня, — сказал Дьюи.
— Как мило с вашей стороны вспомнить о сахарнице, — сказала Эсме Скволор, хотя Бодлеры ясно видели, что это ничуть не кажется ей милым. — Мы как раз собирались вас о ней спросить.
— Сахарница? — вскинулся Граф Олаф, и глаза его ярко вспыхнули. — Где она?
— Уроды тебе скажут, — сказала Эсме.
— Это правда, начальник, — сказал Хьюго. — Может быть, я и простой горбун, но я видел, как Кармелита застрелила
Судья Штраус в изумлении посмотрела на Вайолет.
— Так это ты дала Кармелите гарпунное ружье? — ахнула она.
— Э-э-э… да, — призналась Вайолет. — Я была вынуждена исполнять обязанности посыльной для маскировки.
— Гарпунное ружье не полагается давать негодяям, его нужно всячески от них оберегать, — сказала судья. — Почему же Франк тебя не остановил?
Вайолет вспомнила свой непостижимый разговор с Франком.
— Кажется, он пытался, — тихо сказала она. — Но мне пришлось отнести гарпунное ружье на крышу. Что же мне было делать?
— Я застрелила двух ворон! — похвасталась Кармелита Спатс. — А значит, графуля научит меня плеваться, как настоящую футбольно-ковбойски-супергероически-солдатскую пиратку!
— Не волнуйся, лапочка, — сказала Эсме. — Научит-научит. Правда, Олаф?
Граф Олаф вздохнул, словно у него были занятия и получше, чем учить маленькую девочку выталкивать слюну изо рта.
— Да, Кармелита, — сказал он. — Я научу тебя плеваться.
Колетт встала в первую позицию, что здесь — и только здесь — означает «Шагнула вперёд и затейливо изогнулась».
— Даже женщина-змея вроде меня понимает, как повернулись события после того, как Кармелита подстрелила ворон, — сказала она из-под локтя. — Вороны упали прямо на липучку для птиц, которую Клаус вывесил из окна.
— Так это ты вывесил липучку для птиц из окна? — спросил Джером у среднего Бодлера.
— Мне велел Эрнест, — сказал Клаус, поняв наконец, с кем из управляющих он разговаривал в сауне. — Пришлось послушаться для маскировки.
— Нельзя же слушаться всех и каждого! — сказал Джером.
— А что мне было делать? — сказал Клаус.
— Когда вороны упали на липучку для птиц, они выронили сахарницу, — сказал Кевин, показывая, как это было, сначала одной рукой, а потом другой. — Куда она упала, я не видел ни правым глазом, ни левым, а видят они у меня, как ни горько об этом говорить, одинаково. Зато я видел, как Солнышко превращает дверь прачечной в Глагольно Перекрытый Вход.
— Ага! — воскликнул Граф Олаф. — Значит, сахарница упала в трубу!
— И все равно я не понимаю, зачем мне было переодеваться прачкой, — робко продолжил Кевин. — Я мог быть просто уборщиком и обошёлся бы без этого унизительного парика.
— А могли быть благородным человеком, — не сдержалась Вайолет, — и не шпионить за отважным
— А что мне было делать? — спросил Кевин и пожал обоими плечами, подняв их одинаково высоко.
— Самому стать волонтёром, — сказал Клаус, поглядев на своих бывших коллег по карнавалу. — Все вы могли бы теперь стоять за нас, а не помогать Графу Олафу строить козни.
— Разве я могу стать благородным человеком? — печально ответил Хьюго. — У меня же горб!
— А я — женщина-змея, — сказала Колетт. — Тот, кто способен так изгибаться, не может быть волонтёром.
— Г. П. В. нипочём не примет в свои ряды человека с равнодействующими руками, — сказал Кевин. — У меня на роду написано быть негодяем.
— Галиматья! — воскликнула Солнышко.
— Чушь! — сказал Дьюи, который сразу понял, что Солнышко имеет в виду. — У меня и у самого руки равнодействующие, а я сумел кое-чего добиться в жизни! Если вы и негодяй, это вовсе не написано у вас на роду! Это ваш выбор!
— Хорошо, что вы так думаете, — сказала Эсме Скволор. — Сейчас вам самому, Франк, придётся сделать кое-какой выбор. А ну скажите мне, где сахарница, а не то пожалеете!
— Это не выбор, а я не Франк, — сказал Дьюи.
— Тогда сейчас вам самому, Эрнест, придётся сделать кое-какой выбор, — нахмурилась Эсме. — А ну скажите мне, где сахарница, а не то…
— Дьюи, — сказала Солнышко.
Эсме прищурилась на младшую Бодлер, и та заметила, что и ресницы у злодейской подруги тоже были накрашены серебряным.
— Че-го? — спросила Эсме.
— Точно-точно, — сказал Граф Олаф. — Он самый. Библиотекарь-подпольщик. Оказалось, он не мифический персонаж. Как Верди.
— Правда? — спросила Эсме. — Так значит, кто-то действительно каталогизировал все, что происходило между нами?
— Это дело всей моей жизни. В моем каталоге есть место всякой животрепещущей тайне, — подтвердил Дьюи.
— Тогда вы знаете все о сахарнице, — сказала Эсме, — и что у неё внутри. Вы знаете, как это важно и сколько жизней положено в поисках этого предмета. Вы знаете, как трудно было найти для него надёжное, безопасное и аккуратное вместилище. Вы знаете, что этот предмет значит для Бодлеров и что он значит для Сникетов.
Топнув сандалией, злодейская подруга приблизилась к Дьюи на шаг и вытянула серебряный ноготь — тот, на котором была буква С, — едва не вонзив его библиотекарю в глаз.
— И вы знаете, — ужасным голосом закончила она, — что он принадлежит мне!
— Уже нет, — ответил Дьюи.
— Беатрис украла его у меня! — завизжала Эсме.
— На свете есть вещи похуже воровства, — сказал Дьюи.
При этих словах злодейская подруга язвительно засмеялась библиотекарю в лицо, и у Бодлеров кровь застыла в жилах.