Предпоследняя передряга

Сникет Лемони

Судья Штраус оперлась на узорчатую вазу, утирая слезы.

— Я снова подвела вас, Бодлеры, — сказала она. — Как бы ни старалась я вам помочь, я лишь навлекала на вас все новые опасности. Я думала, справедливость восторжествует, как только вы изложите свою историю Верховному Суду, но…

— Их история никого не интересует, — с язвительной усмешкой сказал Граф Олаф. — Даже если бы вы записали её всю до последней подробности, все эти ужасы никто и читать бы не стал. Я победил этих сирот —

и всех тех, кто оказался настолько глуп или настолько благороден, что пытался мне помешать. В этом таится разгадка моей истории — или, как говорят французы, noblesse oblige.

— Denouement, — поправила его Солнышко. — Развязка.

Однако Олаф притворился, будто не слышит, и стал смотреть на замок.

— Этот недоумок-библиотекарь говорил, будто первая фраза — это медицинское описание состояния, в котором одновременно находятся все три младших Бодлера, — пробормотал он и повернулся к судье Штраус. — А ну говорите, что это, или приготовьтесь отведать гарпуна!

— Не дождётесь! — отчеканила судья Штраус. — Может быть, я и подвела этих детей, но Г. П. В. я не подведу! Чем бы вы мне ни грозили, сахарницы вам не видать!

— Я скажу вам первое словосочетание, — спокойно подал голос Клаус, и сестры уставились на него в ужасе. Судья Штраус поглядела на него в изумлении. Граф Олаф казался несколько озадаченным.

— Правда? — спросил он.

— Конечно, — сказал Клаус. — Все идёт именно так, как вы говорили, Граф Олаф. Благородные люди подвели нас — все до единого. И зачем нам тогда защищать сахарницу?

— Клаус! — воскликнули Вайолет и Солнышко, охваченные одним ужасом на двоих.

— Не надо! — воскликнула судья Штраус, которой пришлось переживать своё изумление в одиночку.

Граф Олаф снова принял несколько озадаченный вид, а затем пожал посыпанными перхотью плечами.

— Ладно, — сказал он. — И в каком таком состоянии находишься ты со своими сестрицами-сиротками?

— У нас аллергия на мятные карамельки, — ответил Клаус и быстро напечатал на замке: «А-Л-Л-Е-Р-Г-И-Я-Н-А-М-Я-Т-Н-Ы-Е-К-А-Р-А-М-Е-Л-Ь-К-И».

И тут же из недр механизма раздался приглушенный щелчок.

— Разогревается, — заметил Граф Олаф, радостно присвистнув. — Отойди, четырёхглазый! Второе словосочетание — это оружие, из-за которого я остался сиротой, так что это я и сам могу напечатать. «А-Т-Р-А-В»…

— Стойте! — закричал Клаус, не успел Олаф коснуться клавиш. — Это неправильно! Не бывает слов, которые так пишутся!

— Какая разница, как пишется? При чем здесь олафография? — взвился Граф Олаф.

— Очень большая! — возразил Клаус. — Скажите, из-за какого оружия вы остались сиротой, и я вам все сам напечатаю!

Граф Олаф улыбнулся Клаусу медленной

улыбкой, от которой Бодлеры вздрогнули.

— Скажу, конечно, — произнёс он. — Отравленные дротики.

Клаус взглянул на сестёр и в угрюмом молчании напечатал: «О-Т-Р-А-В-Л-Е-Н-Н-Ы-Е-Д-Р-О-Т-И-К-И», отчего замок начал тихонько жужжать. Граф Олаф, сверкая глазами, смотрел на затрепетавшие провода, которые протянулись к краям двери, ведущей в прачечную.

— Работает, — заметил он и провёл языком по гнилым зубам. — Сахарница так близко, что у меня уже сладко во рту!

Клаус вытащил из кармана записную книжку и несколько минут внимательно её просматривал. Затем он повернулся к судье Штраус.

— Дайте мне, пожалуйста, эту книгу, — попросил он, показав на труд Джерома Скволора. — Третье словосочетание — это знаменитый непостижимый вопрос в самом известном романе Ричарда Райта. Ричард Райт — американский романист реалистического направления, сочинения которого посвящены расовой дискриминации. Скорее всего во всеобщей истории несправедливости должны быть цитаты из его романов.

— Не будешь же ты читать всю эту томину! — испугался Граф Олаф. — Толпа нас найдёт, не успеешь ты дойти до конца первой главы!

— Посмотрю в указателе, — ответил Клаус, — как я делал в библиотеке Тёти Жозефины, когда мы расшифровали её записку и обнаружили её убежище.

— Мне всегда было интересно, как тебе это удалось, — сказал Олаф, и прозвучало это так, словно он восхищался исследовательскими способностями среднего Бодлера. А указатель, как вам, не сомневаюсь, известно, — это список всего, что содержится в книге, со ссылками на те места, где об этом можно прочитать.

— Райт Ричард, — прочитал Клаус. — Непостижимый вопрос в романе «Родной сын», страница пятьсот восемьдесят один.

— Значит, на пятьсот восемьдесят первой странице, — объяснил Граф Олаф, что было совершенно излишне, а это здесь означает «Не было нужно никому из находившихся в коридоре».

Клаус поспешно пролистал книгу до нужной страницы и быстро её просмотрел, поблёскивая глазами из-под очков.

— Нашёл, — сказал он вполголоса. — И правда, очень интересный вопрос.

— Интересный-шминтересный! — завопил Граф Олаф. — А ну печатай!

Клаус улыбнулся и забарабанил по клавишам. Его сестры подошли поближе, и каждая положила руку брату на плечо.

— А почему? — спросила Солнышко.

— Солнышко права, — кивнула Вайолет. — Почему ты решил пустить Графа Олафа в прачечную?

Средний Бодлер напечатал последнее слово — это было слово «Н-Е-Б-О-С-К-Р-Е-Б-Ы» — и посмотрел на сестёр.

— Так ведь сахарницы там нет, — сказал он и распахнул дверь.