Предрассветные призраки пустыни
Шрифт:
Поздней ночью Нуры проснулся от легкого толчка в плечо. Над ним, прижав палец к губам, склонился Эшши-бай. Он кивал головой, показывая на дверь.
Нуры сел, бестолково уставился на Эшши сонными глазами, огляделся вокруг. Место, где лежал Сапар, пустовало. Не было и Непеса. Сбоку посапывал отец. Нуры встал, крадучись по-кошачьи, перешагнул через разметавшегося во сне ишана, бесшумно вышел и следом за Эшши-баем юркнул в ханскую юрту.
Джунаид-хан не спал – окруженный сыновьями, Непесом и Сапаром, он сидел на ковре, задумчиво взирая на догорающие в очаге уголья саксаула. Увидев
– Поедешь к Атда-баю в Конгур. Сейчас же! Не вздумай сломя голову к жене броситься. Успеешь. Оглядись. Попадешь в руки красных – стенки не миновать… Пронюхай, все ли спокойно на границе. Что о нас говорят… Пусть Атда-бай в ауле шепнет: дескать, Джунаид-хан ушел куда-то в пески, там отсиживается. Он знает, как это делается… Чтобы Атда-бай тебе поверил, скажешь… – и Джунаид-хан произнес пароль. – Тебя с Айгуль будем ждать на четвертый день у входа Куланового ущелья… Аллах с тобой, иди!
Нуры мчался к Конгуру как на крыльях, с твердой решимостью выполнить приказ своего хозяина, а после увезти Айгуль за кордон, раз и навсегда отсечь прошлое, уйти от этой проклятой жизни, в которой он пока не обрел ни покоя, ни пристанища.
Курреев не знал, что несколько часов погодя следом за ним к Конгуру ринутся два всадника – Эшши-бай и Сапар-Заика. Они поедут на встречу со связным Хачли утрясти последние детали перехода границы.
– Всех карт не раскрывай, – наставлял Джунаид-хан сына. – Если Хачли будет красными разоблачен, то, боюсь, сломается. Чекисты не таких разговаривают. Укажи точно, где переходят эти… Байрамгуль и ишан Ханоу… У Хачли есть повод выслужиться перед большевиками и грозу от себя отвести… Его похвалят, что басмаческий замысел «разгадан». Но не в том суть. Пусть он бросит туда всю заставу, всех аскеров до единого… А мы в то время спокойненько проскользнем через заставу. Там, где нас не ждут… Понял? Вот этого Хачли знать не должен. Скажи, что я еще в песках с караваном золота, что мы хотим переправить кое-каких нужных людей. Скажи, хан хочет проверить его преданность и узнать, прочны ли запоры на границе… Посули ему что угодно, язык у тебя не отвалится, я, мол, собираюсь щедро вознаградить его и замолвить за него словечко перед Кейли.
Поскрипывая новой кожаной портупеей, Новокшонов, багровый от натуги, уже битых полчаса кричал в трубку, разговаривая с заставой, что неподалеку от Конгура. Хоть связь была своя, внутренняя, но на линии стояли сплошные помехи, голос начальника заставы доносился словно из подземелья. Новокшонову все же удалось втолковать молодому командиру, что ночью западнее ущелья Душах ожидается переход группы отборных джунаидовских головорезов. Сам басмаческий предводитель, разбитый частями Красной армии, скрылся в песках, копит силы для нового вооруженного восстания.
Вдруг слышимость улучшилась, голос начальника заставы зазвучал как бы рядом.
– Вы говорите, банда большая и опасная? Может, привлечь отряд самоохраны Конгура? Он не раз нам помогал…
– Кого? – переспросил Новокшонов. – Эти самоохранники сами без пяти минут басмачи! Забыли историю с Курреевым? Он тоже был в отряде самоохраны. Вы, помню, его хвалили. А если кто из них
– Понимаю, – неуверенно отозвался начальник заставы.
– Отправляйте людей со своим заместителем к ущелью Душах, – приказал Новокшонов. – Пусть скрытно займут все подступы к ущелью… Побольше посылайте. Я сейчас же выезжаю к вам.
Еще засветло Новокшонов добрался до Конгура. В аул заезжать не стал, найдя окольную дорогу. Завидев заставу, свернул с пути в заросли камыша у Алтыяба, огляделся по сторонам, достал из кармана маленький пакетик с нюхательным табаком. Взяв оттуда щепотку ядовито-зеленого порошка, всыпал в один глаз, затем во второй и растер. Острая боль резанула веки, глазницы, отдалась в голову. Чуть не воя от боли, Новокшонов омыл с лица табачные пылинки.
Начальник заставы молодой лейтенант Лучко, веселый и подвижный полтавчанин, встретил Новокшонова у самых ворот; увидев его слезящиеся, с опухшими веками глаза, сострадательно спросил:
– Что с вами, товарищ уполномоченный?
– Да не знаю… Утром, когда выезжал, все было нормально. По дороге веки стали зудеть. Я их потер… Никак трахома или какая другая зараза. Здоров как бык, но на белый свет глядеть не могу… Слепой и слепой… Хоть ложись и караул кричи.
Лучко распорядился позвать лекпома, который промыл Новокшонову глаза, долго разглядывал воспаленные веки, но так и не смог определить загадочную болезнь приехавшего из Ашхабада уполномоченного ОГПУ.
– Я сюда не отдыхать прибыл! – притворно вздыхал уполномоченный. – Вот угораздило!.. Ох, напасть… что скажет мое начальство…
Новокшонов не хотел ехать к ущелью Душах, на место, где действительно ожидалось нарушение границы. Стоит ли сломя голову бросаться под басмаческие пули? Чего доброго укокошат. Кому из этих дикарей, идущих в петлю, ведомо, что он и есть Хачли – свой человек Джунаид-хана… Если он бросится в Душах, кто же доведет до конца игру, затеянную ханом? Кто обеспечит переброску людей, которых ждут заграничные хозяева?
Ночью горы огласились далеким стрекотом пулемета, частыми винтовочными выстрелами, доносившимися со стороны Душаха. Пограничники, устроившие засаду, вели горячий бой с группой фанатичной Байрамгуль. Никто из банды не ушел из окружения – одни полегли под меткими пулями красноармейцев, другие, побросав оружие и подняв руки, сдались в плен.
Едва стих шум боя, как к воротам заставы подскакал всадник. Он кое-как объяснил часовому по-туркменски, что хочет срочно видеть начальника из Ашхабада.
Новокшонов, не ложившийся спать, выбежал во двор, распорядился пропустить гонца в канцелярию начальника заставы.
– Кто это? – Лучко, знавший в лицо многих туркмен в округе, конного гостя не признал.
– Это один из многих негласных сотрудников, – ответил Новокшонов и стал переводить слова туркмена. – Он уверяет, что к Барсовому перевалу басмачи гонят большую отару… Впереди и по бокам по два нукера, сзади еще семь человек и среди них Джунаид-хан. Сам Джунаид-хан!