Председатель
Шрифт:
– Постой, старая, что-то ты мне сегодня не нравишься. Не захворала ли часом или просто утомилась? Пошла бы отдохнуть.
– Я в твоей санатории отдохну!
– язвительно отвечает Прасковья. Понятно?
– Что поделать!
– вздохнул Трубников.
– Давно бы открыли, да совнархоз труб не дает, хоть тресни!
– Ослаб ты духом, раньше всего добивался!
– Ладно, ладно, старая!..
– А ты мне рот не зажимай! Сам-то небось на Кавказ закатишься, а нам дулю под
– И, пустив эту стрелу, Прасковья метнулась прочь.
– Вредная старуха, - проворчал Трубников. Прасковья вышла из дверей клуба. За колонну испуганно схоронился Семен.
Выходит Трубников.
– Егор!
– слышится тихий голос
Семен появляется из укрытия, лысый, постаревший, угасший.
– Чего тебе?
Семен мотнул головой, словно приглашая Трубникова последовать за ним. Несколько удивленный, председатель сошел с крыльца.
Они выходят на зады клуба. Семен молча протягивает Трубникову какую-то бумагу. Трубников пробегает глазами заявление Семена: "Прошу отпустить меня из колхоза со всем семейством..."
– Ты что, сдурел?
Семен не отвечает, только вздымается и опадает его грудь под ситцевой рубашкой.
– Может, ты на чучело обиделся?
– мягко говорит Трубников.
– Я велю убрать.
– Да что - чучело!..
– равнодушно махнул рукой Семен.
– Авось не маленький... Отпусти нас по-хорошему, Егор!..
– Ни в жисть! Если ты дурак-гигант своей пользы не знаешь, обязан я за тебя думать. Ну куда ты денешься?
– В город уеду.
– Нужен ты в городе! Чего ты там делать будешь, где жить?
– Устроюсь, не твоя забота.
– Нет, моя! Мы тебя в столярную бригаду зачислим, будешь полторы тысячи получать. Ребята у вас подросли, теперь Доня может на ферме работать, а доярки...
– Не нужны мне твои тысячи, слышишь, не нужны!
– в ярости кричит Семен.
– Подавись ты ими!..
– И вдруг глаза его наполняются слезами, он тяжело рушится на колени.
– Отпусти нас, Егор, избавь от греха... Неровен час - я чего-нибудь подожгу...
В глазах Трубникова - боль и мучительная, брезгливая жалость.
– Уезжай, - говорит он, - уезжай к чертовой матери, только не позорь ты себя передо мной...
...У дома Семена с заколоченными крест-накрест окнами стоит трехтонка, уже груженная доверху домашним скарбом навсегда покидающей родную деревню семьи.
Несколько женщин издали наблюдают за отъезжающими. На их лицах не приметно ни сочувствия, ни жалости, скорее - отчужденность и осуждение.
Доня с детьми забирается в кузов, Семен садится в кабину. Появляется Алешка, с угрюмым видом залезает в кузов.
– Где тебя черти носят?
– ворчит Семен. Грузовик
Трубников стоит на улице возле своего дома. Надежда Петровна из-за калитки с грустной нежностью глядит на мужа. Она понимает, что отъезд Семена для него поражение. Трубникову хотелось сделать того счастливым даже против его воли. Он давно списал Семену все его подлости и предательства, стремясь лишь к одному: чтобы тот признал его правду.
Грузовик поравнялся с Трубниковым, шофер слегка притормозил - может, захочет попрощаться с отъезжающими.
Доня высунула из-за узлов заплаканное лицо.
– Прощай, Егор, знать, больше не увидимся. Не поминай лихом.
Трубников молча наклонил голову.
Не получив ожидаемого знака, шофер прибавил газу. Семен даже не взглянул на Егора, зато Алешка так и прилип к нему глазами.
Надежда Петровна подошла и положила руку на плечо мужа.
– Что поделаешь, Егор, не мог Семен смириться... Клубы едко воняющего дыма и пыли заволокли грузовик, затем он снова четко обрисовался уже в конце улицы.
Алешка все глядел и глядел на оставшуюся позади деревню.
И вдруг забарабанил по крыше кабины. Шофер резко затормозил
Алешка выпрыгнул из кузова, обошел машину, вплотную приблизился к сидящему в кабине отцу.
– Прощай, батя... Поклон тебе до сырой земли... Хрен ты меня больше увидишь!
– Тэ-эк...
– Семен отвел взгляд в сторону.
Алешка прошел вдоль машины, кивнул матери. Младшие ребята, вцепившись руками за борт, чеграшами (так в книге. Д.Т.) выглядывали из кузова.
Доня ткнулась лицом в платок. Машина тронулась...
Алешка остался на дороге.
– Хоть один в семье умный оказался, - скрывая за ворчбой (так в книге.Д.Т.) радость, говорит Трубников Надежде Петровне.
– ...Егор Иваныч!
– слышится истошный женский голос - Егор Иваныч!
Подбегает раскрасневшаяся, с мокрым лицом старуха Самохина.
За ней бегут Нюра Валежина и другие работницы молочной фермы.
– Егор Иваныч!
– Она всхлипнула.
– Прасковья померла!
Трубников мертвенно побледнел
– Ты что брешешь? Я утром ее видел!
– В одночасье скрутило! Подошла к сепаратору, схватилась за сердце и упала. Мы ей зеркальце ко рту - не дышит.
– Доктора надо! Темнота!
– Был доктор, - говорит, подходя, Кочетков.
– Ей уже не поможешь.
И как нередко бывает во время несчастья, откуда-то враз набежало множество людей.
– Вели вывесить траурные флаги, - говорит Трубников Кочеткову и, приметив его неуверенное движение, твердо добавляет: - Да, флаги! Страна потеряла государственного человека!