Предшественник
Шрифт:
– Но её эн-то не было!
– Вот и у меня нет!
Мы опять покатились.
И Бийкин, можно сказать, «покатился». Но выплывают «свидетельства». Федя – с горьковатой усмешкой: «Он – странствующий рыцарь». Муратов нервно: «Он нас мистифицировал. Некоторые увидели в нём Дон Кихота, но он – не рыцарь!» Эти оценки не обрадовали Виталия, тогда нового работника. Недружный коллектив. Об одном человеке говорят противоположное! Ну, а он, понятно, в команде
– А вот у тех, кто его защищает, играет совесть.
Например, Валя, Прекрасная дама. Наверное, к тому идёт: стихи дарить будет некому.
Anno… Я в отделе, глядя на плато с памятником Ленину, радуясь и за него, моего великого тёзку, и – за себя. Ура! Виктория! «Наказан был порок!» Мои «Упавшие сосны» в номере! Жаль некоторых вычеркнутых боевитых цитат, но главная идея бьёт набатом: кто, кто подберёт? Где этот новый человек, так необходимый в этой непутёвой стране?
Кочнин кочевряжился, и не поставил бы. Но – молва! Директор Улымского леспромхоза Паршин, первым «узнавший» «сына того Гусельникова», информирует народ, а, главное, горком. Невольная хлестаковщина мне на руку: «ЛаднО, но правку прими». И как такое «принять»? Наш спор в тупике – вызывает Валентину Ильиничну, «реаниматора» умирающей дипломатии. Севка говорит, у него с редактором были периоды, когда только через Валентину общались. Видно, и у меня такой период. С первых дней работы.
Информация от Муратова: Кочнин ограждает Паршина от критики: у того дефицитные путёвки в санатории (для «моей мамки»). Так Леонид Фролович называет свою маму.
– Вы исчеркали весь материал, – корит шефа Валентина.
– Возьми копию, – понурил голову руководитель.
Валя вздыхает:
– Идём, Володя.
Феди в секретариате нет. Мы располагаемся для работы. Валя – за столом, я – рядом, чтобы видеть движения карающего пера по моей первой работе. Хорошо, если б я видел только это.
– Так, у тебя папа – крупный руководитель?
– В автобиографии: инженер.
– Ну, да, – покосилась на меня…
Такой взгляд – кокетство, но у Вали вынужденный: мы бок обок. Её горьковатые духи ударяют мне в затылок. Воркует она голубкой. И блузка голубая непроницаемая, но я как-то так «вижу» её маленькую грудь голой. Тем временем она вымарывает фразу о народном богатстве, которое не берегут. Моя рука накрывает её руку.
– Ты против этой правки?
– Нет-нет, не против. – Поднялся и – к дверям.
На улице в пуловере у памятника (со стороны их два, двум Владимирам). Ха-ха-ха!
– Что с тобой?
– Люблю иногда выйти
Улыбка делает её милое лицо обворожительным.
Муратов – на порог:
– Валентина – мастер оттенков и акцентов, а в нашем деле это необходимо.
«Наиболее высокая секс-активность (а Дульсинеи нет!) в двадцать-двадцать пять лет» (брошюра о семье и браке).
Anno… Звоню Марине. «Я тебе ничего не обещала!» А с кем ты в ЗАГС ходила? Мы бы расписаться могли в минувшую пятницу! Вот декабристки поехали за мужьями!
Ха-ха-ха! Трепещи, Марина! В тонкую дверь (плоховата изоляция между мной и прочим миром) – игривый стукоток:
– Владимир Сергеевич, вы в редакции работаете?
Сравнение людей с едой: джанниродариевские образы. Эта деваха – морковь, овощ первой необходимости. А Валя… миндаль, нечто изысканное, а то и несъедобное.
– Работаю я в конторе «СУ-тринадцать» дворником, живу тута в девятиметровой комнате с двумя детьми: Маринке – три, Сашке – девять…
– Как это – девять? А вам?..
– Мне двадцать один… – Увидев на моём лице результат арифметических действий: – Сашке девять месяцев. А вам?
– Тридцать девять.
– Умора! Мы, поди, с тобой – ровники?
– Вы ко мне по делу?
– Не даст ли мне квартиру город? От стройуправления не дают: натрепали на меня, будто я с зыками…
– С какими?
– Из оцепки. На чё они мне, вольных полно.
– Зэки?
– Ну да. Очередь мне отодвинули, а детей двое. Маринка – от газовика. Парень видный, вроде тебя. Уехал, не знаю, куда. А Сашка – от следователя, жил в твоей комнате, деньги давал. Я в семнадцать лет – из деревни, штукатуром на стройке мантулила, теперь – с метлой…
– Подумаю, но не обещаю.
Моё имя-отчество она от коменданта Галины Николаевны слышит, когда та выкликает к телефону.
Раиса Ишимцева. Не горюет при такой горькой жизни. А «зыки»…Такой вариант слова в этом краю, полном зэков.
Бийкин брякает в дверь напротив.
– Не говорите про него! – «Не говорите мне о нём…», но тут же тараторит: – Из-за него телегу на меня: мол, Ишимцева – оторва, у неё полк, днюют и ночуют, пожар – её рук дело… Но когда с ним такое, – Раиса глядит в стену, где будто видит того, кого не мог бы так увидеть Бийкин, и – в рёв.