Предсказание – End
Шрифт:
А потом был большой пожар, хаос, суматоха. По Тихому Городку в сторону улицы Гражданской Войны неслись пожарные машины. Пламя потушили, завуча и ее семью спасли – физически никто особо не пострадал, а вот морально… С того самого дня младший сын завуча стал дико заикаться, слова не мог порой выговорить, бедняга.
В том, кто же был виновником всего этого зверства с собакой, досконально и подлинно так тогда и не разобрались. Кроме живого воющего факела, никто ничего не видел, не слышал. Не нашли и ту канистру из-под бензина, тем более уж ту самую спичку. Но молва – глухая, упорная молва – прочно приписала весь этот
Они все тогда для себя отметили – он был очень красивый подросток, слишком красивый для… Казалось, просто нереально представить этого юного красавца, схожего видом с античной статуей, рядом со всеми этими кошмарными фактами.
Правда, у его отца-инженера была машина – новая «Волга» (по тем временам почти «Мерседес»). А в гараже в канистрах всегда имелся бензин. Но узнать подробнее обо всем этом у его уважаемого родителя тогда так и не смогли – инженер Либлинг находился в командировке на Кубе. Он вообще часто уезжал в командировки в страны Варшавского Договора, а когда прилетал из Москвы спецсамолетом, то целые сутки проводил на полигоне. А полигон и почтовый ящик, его обслуживавший, в те времена для властей Тихого Городка, да и всей области была закрытая, запретная территория.
Но все это было так давно. И даже то убийство в парке – пятнадцать ведь лет почти прошло с тех пор. И этот мужчина возле этой шикарной иномарки, застывшей посреди площади, – неужели он и в самом деле тот самый… тот, который…
Вера Захаровна посмотрела на Шубина.
– Он маньяк. И всегда им был, – повторил он тихо.
Маньяк… Вера Захаровна ощутила противный холодок внутри. Как же получилось тогда, после того убийства девушки, что его отпустили, не упрятали на много лет в тюрьму, в спецбольницу, на урановые рудники, в лагерь, да куда угодно?! Ведь его же задержали тогда почти сразу. Этого задержания хотел, жаждал весь город, еще раз потрясенный до самых своих основ. Кажется, главный свидетель тогда отказался от своих показаний, и что-то не вышло с опознанием… Или что-то еще случилось. И дело рухнуло. Германа отпустили. Тогда. И вот сейчас…
– Вера Захаровна, я могу на вас положиться? – спросил Шубин.
– Всегда, – ответила Вера Захаровна.
– Возьмите машину, я сейчас позвоню в наш гараж, водитель будет в полном вашем распоряжении. Я хочу, чтобы вы с этой самой минуты не выпускали этого человека из виду. Он очень опасен. Для города, для горожан, для всех нас. Мы должны быть готовы ко всему. Но мы здесь, в администрации, не можем допустить, чтобы о нем у нас не было информации. Вы понимаете?
– Вы просите меня следить за ним?
Шубин посмотрел ей в глаза.
– Хорошо, – сказала Вера Захаровна. – Никогда раньше такими делами не занималась, но я попробую.
Он смотрел на нее, потом перевел взгляд на окно. Внезапно ей стало жаль его – все-таки он еще такой молодой мэр. А она – старая черепаха Тортила, верная секретарша…
– Я звоню в гараж, – Шубин потянулся к телефону.
Но телефон зазвонил раньше, чем он до него дотронулся. И опять – резко, тревожно.
– Шубин у телефона.
Его голос снова заставил Веру Захаровну насторожиться. Ей даже показалось… Она глянула в окно – нет, тот мужчина у машины на площади – Герман (ей отчего-то было трудно повторить его имя, в памяти сразу всплывала больничная каталка, забрызганный кровью пол и скрещенные руки, прикрывавшие грудь) – он ни с кем не беседует по мобильному. Он просто стоит, облокотившись на широко распахнутую дверь. И смотрит в сторону салона красоты, где на него, как на чудо-юдо, пялится целая делегация.
Шубин махнул Вере Захаровне рукой. И она вышла из кабинета. По какой-то причине он не хотел говорить при ней.
Она не знала, как поступить – спускаться во двор мэрии, садиться в машину или же…
Внезапно она увидела зеленый огонек на телефонном аппарате – базе. Этот аппарат исполнял роль коммутатора, через него она переводила звонки на личные телефоны Шубина. Закончив тот разговор, Шубин снова кому-то звонил. И тут Вера Захаровна сделала то, чего она никогда прежде, как преданная, вышколенная секретарша, себе не позволяла, подняла трубку.
– Юля, мне срочно нужен твой совет и твоя помощь. Случилась большая беда. Я у себя, зайди ко мне прямо сейчас.
Шубин звонил своей жене. И вызывал ее к себе, точно свою подчиненную. А другую подчиненную – секретаршу – отсылал играть роль шпионки-любительницы.
Глава 12
Ресторан «Чайка», или здравствуй, кондопога!
Как будто воздушный шар наполнился воздухом сверх всякой меры и лопнул – так и незримое напряжение, возникшее на площади, дошло до своего пика и… Нет, нет, Мещерский был уверен – незнакомец на черной «бээмвухе» сам довел его до кульминации, а затем сел в машину и нажал на газ. Перед тем как уехать, он поднял руку в приветственном жесте, только вот кого приветствовал, с кем здоровался – с сестрой ли своей Кассиопеей (Харейтдинова – фамилия, под которой ее знали в городе в качестве хозяйки салона красоты, была, как впоследствии узнал Мещерский, фамилией ее покойного мужа) или же с Фомой?
Фома сразу же ушел с площади в гостиницу. Без каких-либо объяснений и слов. Мещерскому пришлось неуклюже извиняться перед Юлией Шубиной. Но она пропустила все его извинения мимо ушей. Ей на мобильный позвонил, как понял Мещерский, ее муж, и она сразу же куда-то заторопилась. То, что она отправилась к мужу на работу, в мэрию, Мещерский уже пропустил – он отправился в гостиницу вслед за приятелем. Пропустил он и тот момент, когда из салона красоты вышла продавщица Наталья Куприянова, о которой они все позабыли. Не заметил он и еще одну любопытную деталь – бежевую «Волгу» с номерами мэрии, которая вырулила из внутреннего двора и помчалась вслед за машиной Германа Либлинга.
То, что незнакомца зовут Герман, Мещерский узнал там, на площади. А вот фамилия его стала ему известна гораздо позже, когда в Тихом Городке случилось то, чего многие так боялись, что так напоминало ужас пятнадцатилетней давности.
В гостинице Мещерский отправился в номер Фомы. Где-то у кого-то за закрытыми дверями гремело радио – веселилась, хохмила стебная столичная радиостанция. «Хорошая погода, – услышал Мещерский, – дубака не будет, так что смело, чуваки, брейте ноги – не замерзнете!»