Представление для богов
Шрифт:
Смотрите, болваны, глазейте, следите за руками! Ну и что надеетесь разглядеть? Можно ли смошенничать в «радугу»? Вам, пенькам дубовым, лучше и не пытаться... Вот, вот и вот! Ничего не заметили, поленья лупоглазые? То-то! Знай ахаете: вот, мол, новенькому везет, Хозяйка Зла за него костяшки выбрасывает... Вот так играют у нас в Аршмире! И вот так!.. И вот так!..
И вдруг все оборвалось: зануда прекратил мучить хозяина, сама собой угасла назревающая драка, служанка уняла свой поросячий визг, Орешек положил коробку с костяшками... даже Аунк отправил кинжал
Потому что протяжно и грустно запели струны: начал отрабатывать свой ужин бродячий сказитель. Он нараспев завел длинную легенду о гибели Эстамира.
Притихшие разбойники слушали, как последняя оставшаяся в живых девочка брела прочь из города, некогда названного Жемчужным. Она ступала по мокрым от крови камням, глаза ее были сухи, но сердце кровоточило.
У моря девочка увидела костер. Несколько бродячих наемников жарили рыбу и спорили: догонять им армию Авибрана или искать работу в Ксуранге? Мужчины накормили ребенка, а один старый воин, пожалев сироту, предложил ей стать его ученицей.
И долгие годы бродила она с ватагой, осваивая карраджу, приучая руки к убийству, а глаза — к виду крови. Девочка превратилась в девушку, ребенок — в воина. Серебро звенело в ее кошельке, дороги покорно ложились ей под ноги, любой город распахивал ей объятия своих ворот — но не было во всем мире для нее клочка родной земли, не было дома, который она назвала бы своим. И каждую ночь врывались в ее сон, чадя и разбрасывая искры, погребальные костры Эстамира...
Но однажды на рынке вольного города Арфаншара наемница увидела нищего, калеку, на которого не позарился бы самый жадный работорговец. И вскрикнула девушка, ибо узнала она того, кого видела издали в дни детства — был он тогда юным принцем, младшим сыном правителя Эстамира.
И упала девушка перед искалеченным нищим на колени, и поклялась служить мечом и всей жизнью своему королю, последнему из династии властителей Жемчужного Города...
Голос сказителя властно зазвенел, набирая силу:
«Да будет навеки прославлена верность! Верность родному дому — пусть даже он лежит в развалинах. Верность родным и близким — пусть даже ветер развеял их пепел с кострища. Верность прошлому — пусть даже умчал его прочь беспощадный вихрь времени. Верность самому себе — пусть ты уже не тот, кем был раньше.
Да будут вовек нерушимы наши обеты — самые святые, самые искренние, те, что принесены нами молча, в сердце своем. Ибо рано или поздно испытает Бездна наши души — и те, что были без порока и изъяна, выстоят в страшном, в последнем огне!..»
Смолк сказитель, пальцы устало перебирают струны... а Орешек, точно его толкнули в плечо, резко оборачивается к двери и глядит на Аунка.
Но... Аунк ли это? Чужое, незнакомое лицо — разом постаревшее, словно опаленное тем последним огнем, о котором говорилось в легенде.
Орешек в тревоге оглядывает трактир, пытаясь понять, что могло привести в такое смятение его отважного учителя. В окно не глядит дракон, в дверях не стоит палач с удавкой наготове, из-под скамей не лезут болотные демоны. Разбойники, притихшие было,
Взгляд Орешка возвращается к двери, но Аунка уже нет, только осталась на полу сложенная вдвое куртка. Куда вышел учитель, зачем? И... и что же, он выбежал на такой мороз в рубахе?
Орешек распихивает игроков и, прихватив куртку Аунка, вылетает за порог. Мороз обжигает, как котел кипятка.
Орешек запоздало спохватывается, что тоже выскочил на снег легко одетым, набрасывает овчинную куртку на плечи... Но где же Аунк?
За деревьями, на раздорожье стоит глубокая каменная чаша — выщербленная, покосившаяся, похожая на темную хищную птицу. В этих глухих краях до ближайшего храма добираться далеко, и местные жители, люди дикие и невежественные, возносят молитвы у таких вот жертвенников, что в давние времена были воздвигнуты вдоль дорог неизвестно чьими руками.
Рядом с чашей — темное пятно: сгорбленная, застывшая фигура на коленях. Голова опущена, скрещенные в запястьях руки прижаты к лицу...
По скрипучему снегу Орешек подбегает к учителю. Тот не замечает его появления, глубоко, до самых ударов сердца поглощенный каким-то страшным переживанием. Аунк что-то негромко и страстно говорит, речь его бессвязна то ли от волнения, то ли оттого, что губы на морозе занемели, стали непослушными. Орешку удается разобрать лишь обрывки фраз:
— Чего еще ты от меня хочешь? Я все отдал, все... имя, память, мечту, честь... предал дело, для которого был рожден на свет... Отпусти меня, не держи, зачем тебе жалкий предатель? Не живу, а смерти жду... и знаю, когда она придет...
Короткое молчание — и вдруг громко, четко:
— Черная птица!
Смертное отчаяние в этих словах.
«Бредит, — тоскливо думает Орешек. — Как бы увести его в дом? Он же не в себе... убьет, если тронуть его сейчас...»
Аунк тем временем бормочет о сотнях погибших, для которых он был последней надеждой на месть и которые теперь проклинают его из Бездны...
Орешек наконец решается: шагнув вперед, набрасывает на плечи Аунка куртку, нагретую своим теплом.
Молниеносным, гибким движением распрямляется учитель и с ненавистью глядит на перепуганного парня. Затем тяжелые веки опускаются на глаза Аунка. Когда учитель вновь смотрит в лицо Орешку, в серых глазах уже нет ярости — только неимоверная усталость.
Аунк молча поворачивается и шагает к дому своей обычной легкой походкой — Орешку даже кажется, что учитель не оставляет следов на снегу.
И больше в тот вечер они не говорят друг другу ни слова.
От факела сочился красноватый дрожащий свет. Снизу, из темноты, тихо доносилась какая-то песня. А Орешек все думал о загадочном человеке, с которым свела его судьба.
Как наяву, стоял перед ним учитель — в жилистых руках меч, с темного лица презрительно и мрачно глядят серые глаза... то ли воспоминание, то ли призрак, но такой живой, такой реальный Аунк...