Представление должно продолжаться
Шрифт:
– Кого это – его и ее?
– Мы так скумекали, что Единорога. Почтмейстер нам подсказал. Да говори ж ты, Матрена! – мужик подтолкнул засмущавшуюся бабу локтем. – Вишь, отец Даниил твоего слова ждет.
– Я вот значит туточки стояла, а он – тамочки, – Матрена повела рукой, указывая сначала на приоткрытую дверь в свинарник, а потом – на заднее крыльцо церкви. – Сам невелик, да стать у него – что твой король, как у нас прежде в управе на картинке висел. А рог весь винтом завернут, да золотом играет, да серебром…
– Что за сказки?! – громко изумился отец Даниил.
– Еще трое его
– Кого – ее? – тоном ниже спросил священник, явно впечатленный тем, что загадочную кикимору при свете дня видело одновременно много народу.
– Девку Синеглазку. Кого ж еще? Сейчас зима идет – ее время. Когда она вот так людям показывается, да со всем своим воинством, все знают: не к добру это, быть беде. А у нас и так уже напасть на напасти, люди ровно обезумели все… И вот, мы к вам, святой отец. Господь вседержитель наш, пусть вразумит: как нам теперь себя от нечисти оберечь и детишек наших, и очаги… Христом Богом молим, и не побрезгайте вот катулечек и корзиночку принять, с деньгами-то нынче не пойми что…
Церковный двор был просторен и прочен, и отец Даниил стоял посреди него, крепко уперевшись о землю ногами – как древо несокрушимое, коему не страшны никакие кикиморы и единороги.
Когда мужики с Матреной ушли, отец Даниил вернулся в дом. Матушка стояла на коленях перед иконой, молила Бога за непутевого сына и старшую дочь, монашенку Марию, Акимка шептался в углу с двумя братьями, две младших поповны играли в куклы – ходили в гости с лавки под лавку.
– А что же вы в городе делали-то? – спрашивала одна кукла у другой.
– Да все буржуев из левольверта стреляли, – отвечала та.
Даниил подошел к шкафу, где стояли книги, взял толстый, в потемневшей обложке фолиант, стал, шевеля губами, листать страницы толстым пальцем. Когда нашел то, что искал, прочел вслух:
– Единорог – зверь, подобен есть коню, страшен и непобедим, промеж ушию имать рог велик, в роге имать всю силу. Подружия себе не имать, живет 532 лета…
Священник тяжело вздохнул и закрыл книгу.
Глава 15,
В которой Люша пишет Январеву, Январев обсуждает с Надей вопросы рабочего контроля, а Гвиечелли покидают Россию.
Здравствуй, милый Аркаша!
Теперь уж совсем не знаю, куда и кому я пишу. Призраку или живому человеку? Своему воспоминанию?
Однако привычка осталась, и надо же за что-то цепляться, когда все летит куда-то, кружась, как ночной зимний вихрь над полями и Удольем.
Говорят,
Помнишь ли ты Михаила Александровича Муранова, Алекса дядю, историка? В своем деле он оказался очень занятным. Да это разве не любой так? На своем месте каждый человек всеми красками играет, как камень самоцветный, вроде тех, материных, которыми я в детстве забавлялась, и которые после пропали. Твое место под небом – людей лечить. Мое – Синие Ключи. На мой взгляд, это так ясно, как небо в июле. Отчего же в мире столько людей вовсе без места оказываются? Да еще норовят чужое, для них беспрокое, отобрать…
Давно не было такой яркой осени. Золото и пурпур с лиловым отливом. На всех лесах и садах – мелодия плодового, осеннего избытка, как налет на спелой сливе. Пряные и прелые ароматы. Слегка перебродившее вино, привкус карнавала, театра, детства. От осени в наших краях чуть-чуть покалывает язык и кружится голова. Какой контраст с человеческими делами – может быть, кто-то нарочно так устроил?
Вялили рыбу, сушили грибы, ягоды, квасили капусту и солили огурцы. Пальцы у всех разъело рассолом, подушечки стали сморщенные, Варя все просила, чтобы ее по щеке или по спинке ими погладили, ей нравилось почему-то.
Теперь зима.
Время как будто замерзло. Перестало двигаться вперед, скукожилось, отползло назад.
Снова, как в древние времена, в избытке появились знамения. Звезда с хвостом. Луч от земли к небу на западе. Крысиный король в старом амбаре. Солнце и три кольца вокруг. Помнишь, ты рассказывал мне про алые зори?
В лесу шалит леший, путает следы, ухает, до холодной испарины пугает людей, с недобрым идущих в сторону Ключей. Мартын в своей лохматой шапке и полушубке навыворот, знающий лес, как свои пять пальцев, ему помогает. Иногда, впрочем, редко, даже удается предотвратить порубки. Лес жалко – его сейчас все рубят без толку, с тупым остервенением, как будто медленно убивают огромное, дышащее и чувствующее живое существо.
Владимир, мой хвостатый малахольный племянник, впущенный в этот мир твоими руками, – ночная зверюшка с человечьей мордочкой. Видящие в темноте, огромные глаза лемура, нелепая завораживающая грация нечисти из русских сказок. Вот уж когда настало его время!
Всю осень после заката летучие мыши пикировали на чужих всадников и пеших, стоило им свернуть с развилки в сторону усадьбы. Ухал и хохотал сверху филин Тиша, который после смерти Липы признал Владимира за хозяина. Его же ручные ласки по ночам в деревне до пены пугают и горячат коней в стойлах. Сам он превосходно изображает кикимору. Согнувшись крючком, ходил вокруг баб, собиравших грибы и клюкву на болоте, обнаруживался внезапно на ветках и корягах, и пугал суеверных крестьянок до икоты и поноса.