Предвестники табора

Москвин Евгений

— Ну вот, этого я и ждал… всегда будь откровенным… Слушай, ты хоть понимаешь, как это важно для нас: то, что моему отцу понравилась «верхотура». Он так и застыл от восторга.

— Важно — для нас?

— Ну конечно! Теперь в награду он возьмет нас в лес за грибами. Через пару дней. Так-то он редко соглашается, говорит обычно, что ему в лесу надо ото всех отдохнуть, но на сей раз нет, нет — как же это отдыхать от тех, кто тебя так восхитил, — он обязательно нас возьмет.

— Он сам так сказал?

— Разумеется!

— Но

я не понимаю, ты же абсолютно равнодушен к этим прогулкам по лесу — сам говорил.

— Но ты-то их обожаешь, а?

Я примолк: его правда; лес был одним из моих любимых времяпрепровождений и единственным, когда я переставал опасаться дядю Вадика, где я начинал питать к нему положительные чувства, даже нежные, — дело в том, что он весь преображался в лесу, становился совсем иным человеком (и по отношению ко мне), — добродушным, прежде всего, а иногда даже способным со мной на шутки, удивительные хотя бы потому, что они просто были. Только в лесу, пожалуй, по-настоящему начинал я ощущать хоть какую-то схожесть дяди Вадика и Мишки; возможно, она присутствовала и при других обстоятельствах, однако я просто не в силах был разглядеть ее за завесой привычной грубости, которою отец Мишки обыкновенно от меня прикрывался.

— Мы даже… знаешь, что мы сделаем, пожалуй?

— Что?

— Попросим папу отвести нас к Поляне чудес.

— К Поляне чудес?!

— Ну да.

— Класс!.. — и вдруг вспышка удивления сменилась у меня мнущимся сомнением; я сказал:

— Он не согласится.

— Согласится. Я сделаю все, чтобы уговорить его.

Ну… для своего сына дядя Вадик был способен на многое, так что я действительно допустил возможную удачу.

— Ну, теперь рассказывай, что было в «жаре»! Где произошло очередное убийство?

— В игорном доме.

— В игорном доме? Вот-те на!

— Хадсон оборудовал свой дом под… казино. Там было огромное количество мужчин в белых пиджаках! — заявил я.

(Огромное — это я уж точно преувеличил).

— Ну еще бы! В казино всегда все ходят в белых пиджаках, — заметил Мишка.

— И рулетка…

— Как же без нее! Стив раскрыл убийство?

— Конечно!

— Но Хадсон ускользнул от него — в очередной раз.

— Да… зато он поймал его сообщников, — за сим я немного подробнее рассказал Мишке содержание серии. Мы уже подходили к Олькиному дому.

— Представляешь, в этом казино… — говорил я по завершении рассказа, — они играли там в карты до глубокой ночи, — тон у меня был убеждающий; на сей раз я привирал, и абсолютно осознанно, — в этом игорном доме, я имею в виду. Все время выходили на балконы, пили шампанское и пр. Было уже совсем, совсем поздно — я в этом абсолютно уверен.

— Ну и что?

— А вот что: мы могли бы устроить у нас в доме такое же казино. Вдвоем будем играть. До глубокой ночи — до двух, до трех часов, — заключил я, — что скажешь? Попробуем уговорить мою мать?

— На это она может согласиться, если

только…

— Если что?

— Ну… она же все борется за то, чтобы мы с пользой время проводили… с по-о-ользой, — его губы искривились, я услышал злорадные нотки.

Так Мишка околичностями пришел к предложению, что нам лучше будет играть в шахматы — именно в шахматы. В очередной раз он отломил веточку от дерева, попавшегося на пути, и вертел ею перед лицом.

— Ладно, это мы еще успеем обговорить… но главное, чтобы до трех часов ночи, — я все более воодушевлялся.

Я еще никогда так долго не бодрствовал! Удалось бы мне осуществить мою затею, сколько самоутверждения она могла мне прибавить! (Если бы, однако, в то время кто-нибудь сказал мне вот так вот в лоб, что я делаю все это ради самоутверждения, меня бы еще как задело!).

Постепенно моя обида на Мишку сходила на нет; и вдруг я вспомнил еще кое о чем:

— А купюры?

— Какие купюры?

— Которые ты обещал нарисовать! Нарисуешь? Ну Миш, пожа-а-алуйста, нарисуй мне купюры!

— А ты думаешь, мы к Ольке для чего идем?

— Неужели ж купюры рисовать? — я так и опешил, и замер от восторга.

— Ну а ты думал!

(Он хочет извиниться, конечно, он хочет извиниться перед Олькой и пригласить ее к «верхотуре», посмотреть результат всех наших трудов, а заодно убедить, сколь важное стратегическое значение имеет эта постройка, — я был уверен, что к Ольке мы идем именно за этим, а мы, оказывается, идем купю-ю-ю-юры рисовать! Вот это да! Шикарно! Колоссально!! — я примолк окончательно, чтобы ничего для себя не напортить, — об Ольке и ее возможной обиде я и думать забыл).

Впрочем, когда мы пришли, Олька вела себя совершенно как обычно, — будто бы мы и не игнорировали ее все это время самым бессовестным образом, — и сразу же пригласила нас к себе в домик.

Она, конечно, спросила у моего брата, почему он так долго не заходил, но вышло это у нее как бы между прочим, словно она так или иначе не смогла бы ни разу позвать нас к себе за это время.

— Да мы все этой нашей «верхотурой» занимались, — отмахнулся Мишка.

— A-а… ну и как? — Олька не смотрела на него; стоя возле включенной плиты, она то и дело поднимала крышку чайника, который вот-вот уже должен был вскипеть; костяшка ее правой ноги упиралась в полупустой алюминиевый бидон на полу.

— Да так, ничего особенно путнего-то и не получилось.

Я посмотрел на него. Он продолжал:

— Все так ею восхищаются, даже мой отец заценил, представляешь? Только что к ней ходили — он как увидел, просиял, а мне как-то все это резко поднадоело.

— С каких пор?

— Да он принялся меня нахваливать, вот тогда и надоело, — ответил Мишка невозмутимо, — я же понимаю, что папа… ну как бы это сказать… нахваливает меня просто так, за старания, а сам-то он гораздо лучше построить может… знаешь, какой парник у него выходит!