Преграда
Шрифт:
– А ещё, – усердствует Массо, – очень изысканный жилет из коричневой шерсти ручной вязки и широкий фланелевый пояс. Ему нет равных для прогрева поясницы. Учтите, всё это будет отдано в ваше распоряжение, запятая, если вы соизволите это принять, точка. К этому вы добавите то, что вы храните в вашей маленькой сумочке, в которую можно засунуть жареного ягнёнка. А когда умеешь так хорошо путешествовать, как вы…
Уж я-то лучше всех знаю, что в моей сумке есть «всё, что надо». Мне не двадцать пять лет, и я не двинусь из дому, не прихватив с собой пудреницы… Спор наш длится недолго, я быстро сдаюсь и, чтобы не придать излишней значительности своему согласию, оживлённо спрашиваю
– Что же мы будем делать? Куда двинемся?
Я вижу своё отражение в зеркале – измученное, усталое, бледное лицо и пламенеющие от лихорадки и помады губы. Я пугаюсь, что Жан пожалеет меня и посоветует пойти отдыхать, – нет, нет, я не могу допустить, чтобы так окончился этот день, я не хочу этого!
– Послушайте, Жан, там наверху, в Лозанне, есть концертное кафе, в котором я два года назад выступала. Настоящий гадючник, насквозь прокуренный и пропахший пивом. Там, бывает, показывают кино, выступают циркачи или устраивают конкурс певцов самого последнего разбора, а ещё…
– Оно закрыто, – перебивает меня Массо. – Они разорились.
– Вы почерпнули эти сведения в вашем путеводителе по западу Франции? – язвительно спрашиваю я.
– Нет. Путеводитель по западу Франции – это превосходный справочник, он мне близок по духу, но всё же кое-какие пробелы в нём есть. Мне пришлось навести справки у портье гостиницы.
И он снова принялся что-то записывать в маленькую записную книжку в чёрном переплёте. Правое плечо его было приподнято, видно деформированное этой классической позой графомана, ставшей ему привычной за долгие годы. Я видела только кончик его острого носа, сжатого с боков, его почти лысый череп, исчерченный длинными редкими прямыми волосами, подобными травинкам, полегшим от ветра, – старый чёрт, да и только!.. Сатана, злобный нотариус из глубокой провинции, колченогий, с копытом, разъезжающий по древним замкам, где ещё водятся привидения… Мне кажется, что его коготь, вцепившийся в самопишущую ручку, как краб, то расположен ко мне, то враждебен, словно нечистая сила.
– Так куда мы пойдём, Жан, раз уж…
– Тс-с! – перебивает меня Массо.
– Что ещё?
Массо поднимает указательный палец, раскрывает свои маленькие глазки и указывает на сад:
– Дождь!
Я слышу, как внезапно хлынувший дождь застучал по крыше веранды, и в сердцах кидаю Массо:
– Это вы нарочно сделали!
Смех Жана позволяет мне подумать, что я удачно пошутила, но я продолжаю дуться, словно меня лично оскорбили.
– Ну раз так, то я пошла спать. Массо, позаботьтесь о том, чтобы мне дали комнату, уж эту малость вы должны для меня сделать!
Он тут же исчезает, и я спохватываюсь, увы, слишком поздно, что говорю с ним не как с любезным другом, а как со слугой.
– Мне надо было бы пойти самой…
– Не угрызайтесь, – говорит Жан. – Это его забавляет.
На веранде погасили половину лампочек, это был недвусмысленный сигнал, приглашающий нас в холл – бывший крытый внутренний дворик старинного замка, где папоротники и плющи цепляются за неровности бутового камня. На фоне этих массивных стен английская мебель кажется чересчур хрупкой.
Я небрежно опираюсь рукой о маленький столик, Жан присаживается на ручку кресла. Собственно говоря, нам здесь больше нечего делать и надо бы немедленно уходить отсюда. Но я словно не замечаю, что здесь холодно и пустынно, что скупое освещение словно осуждает нас за нежелание угомониться, однако не трогаюсь с места, и Жан тоже. По нашим лицам нельзя понять, что нами обоими сейчас необоримо владеет одно и то же чувство: бесконечный день, такой для меня изнурительный, испорченный недомолвками, общими местами, пустой, унизительный
Однако ничего не происходит – нет ни слов, ни жестов. Ничего, кроме нервных зевков или идиотских соображений по поводу английской мебели.
Мне стыдно за этого господина, присевшего в позе амазонки на ручку кресла и качающего ногой, поглядывая на лаковый ботинок и шелковистую сетку носка.
Мне стыдно за себя, что я жду и предчувствую приближение той отвратительной минуты, когда откровенное ожидание обретает значение бессловесного приглашения, почти провокации. Я ненавижу себя, ненавижу Жана, но упрямо не двигаюсь с места, смеюсь, слышу фразы, которые произношу. Я по очереди гляжу то на Жана, не меняющего позы, то на дверь, в пролёте которой должен появиться Массо, то на стенные часы – ещё пять минут, и я уйду, ладно, пусть ещё пять, но это уж правда последние…
– Я по себе это знаю: муж в своё время купил нам голландскую мебель. У меня первой – как, впрочем, потом у многих – в Париже дом был обставлен голландской мебелью… но как она быстро надоедает, эта мебель, лишённая стиля!..
– Что до меня, то когда я буду, как говорится, «вить гнездо», то всякие фантазии допущу только в курительной комнате или там в ванной…
– Можно и на кухне…
– На кухне ещё куда ни шло…
Он встал – я это скорее почувствовала, чем увидела, потому что в это время перелистывала журнал. Он стоит за моим стулом, и я спиной ощущаю это.
– Кухня может быть очаровательной. Но её всегда будет портить присутствие кухарки…
У него были руки в карманах, я слышу, как он их вынимает.
– А я вот помню. Жан, как во время путешествия по Англии я была восхищена тем, как прелестно были одеты служанки в совсем простом загородном доме: платья из синего льняного полотна у тех, кто работал на кухне, и розовое…
Вдруг Жан крепко стиснул мои локти, так, что мой затылок сразу понял, чего от него хотят, и подался вперёд – движение, которое можно принять за попытку к бегству но вместе с тем таким образом обнаруживается место для поцелуя… Это был хороший поцелуй, в меру горячий, но не слишком пьянящий, долгий и спокойный, которым успеваешь насытиться – после первой дрожи, пробирающей тебя аж до самых рёбер, от него разливается по телу какая-то оглушающая гипнотическая благодать… Хороший несуетливый поцелуй, с нежностью данный и с нежностью полученный, и наши тела, находящиеся по отношению друг к другу в стойком равновесии, не дрогнули и не покачнулись. Я стояла с закрытыми глазами и, сомкнув губы, не позволила вырваться непроизвольному вздоху от наступившей разрядки: «О. как мне хорошо!..»
– …и розовое полотно для горничных в комнатах.
– Прелестно, – отвечает голос Жана, звучащий лишь чуть-чуть глуше, чем прежде, словно у него во рту тающий леденец.
– А вот и наш Массо собственной персоной. Ну что, Массо, как с комнатой?
Массо потирает руки и пытливо заглядывает нам в глаза, словно надеясь увидеть в них нечто необычайное… Но тщетно. Мы оба очень спокойны, такие, как и прежде, разве что с моего лица исчезло злое выражение. Жан потягивается, но этот жест можно объяснить желанием спать.