Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Я сам хотел представить вам этого молодого человека, который мне рекомендован его родными. Это прелюбезный молодой человек, не правда ли? И вы чрезвычайно меня обяжете, если удостоите его вашим благосклонным расположением.
Рони хотел было отвечать, но Крильон тут же обратился к Эсперансу:
— А вы, наш друг, — сказал он, — посмотрите хорошенько на этого господина, который будет очень велик между нами, потому что он начал свой военный путь со столь ранних лет.
Рони
— Как я ни старайся, а никогда не сравняюсь с вами, — отвечал он.
— Слава бывает разного рода, только наш король имеет все роды славы. Итак, я полагаюсь на ваше доброе расположение к Эсперансу.
— Чего он желает? — спросил Рони.
— Ничего, кроме вашего уважения, — отвечал молодой человек.
— Заслужите его, — отвечал гугенот, — как герои Плутарха.
— Постараюсь.
— Хорошо, но чем же вы хотите, чтоб вам помогли для этого?
— Это он, напротив, предложил мне кое-что, — сказал Крильон с веселым смехом, — знаете ли, что этот молодой человек имеет двадцать четыре тысячи годового дохода?
— Двадцать четыре тысячи годового дохода! — вскричал Рони тоном, который показывал начало того уважения, о котором за минуту перед тем просил Эсперанс.
— Да, именно столько.
— Если бы эти деньги имел король!.. — со вздохом сказал Рони.
— Милостивый государь, — с живостью сказал молодой человек, — я весь к услугам его величества.
— Вот это прекрасно! Прекрасно! Вы отличный молодой человек! — вскричал Рони, пожимая руку Эсперанса.
«Вот теперь он совершенно его уважает», — подумал Крильон с легкой ухмылкой.
Они простились, и, когда отошли, Крильон сказал растроганным голосом, все чувство и все значение которого Эсперанс не мог понять:
— Это будет для вас хороший знакомый, если меня не станет. Но сядем на лошадей — и в путь.
Полковой командир уехал, окруженный своими гвардейцами, которые, обожая его, как отца, следовали за ним несколько сот шагов с уверениями и с пожеланиями скорого возвращения.
Понти, гордясь, что его выбрали, чванился на лошади своего полкового командира. Он деликатно пропустил вперед своих спутников и следовал за ними шагом на таком расстоянии, чтобы ему невозможно было слышать, о чем они говорят.
Погода была великолепная, и окрестности, защищаемые перемирием, сияли желтой жатвой, на которой играло солнце. Лошади ржали от удовольствия при каждом дуновении теплого ветерка, который приносил им запах свежего сена и душистой соломы.
Подышав несколько времени молча этим прекрасным воздухом мира, столь приятным для храбрых воинов, Крильон приблизился к Эсперансу и сказал
— Повторяю еще раз, я нахожу, что вы поступаете неблагоразумно, путешествуя один и без кирасы, когда вы везете с собою две тысячи экю по крайней мере.
— Я? Две тысячи экю? Со мною нет и двадцати пистолей.
— Так вы не получали вашего пенсиона нынешний месяц?
— Получил, но…
— А! Вы тратите столько денег!
— Не для себя, не думайте этого, — с живостью сказал Эсперанс.
— Для кого же?
Эсперанс расстегнул свой полукафтан и вынул маленький кожаный футляр, длинный и узкий.
— Футляр!..
Эсперанс открыл его и показал Крильону.
— Серьги… О! О! Какие славные бриллианты! Надо иметь очень хорошенькие уши, чтобы заслужить подобные бриллианты, — прошептал Крильон. — Ах, мой бедный друг! Если бы Рони видел у вас этот футляр, его уважение к вам значительно понизилось бы.
— За недостатком его уважения, я довольствуюсь на этот раз другим…
Крильон покачал головой.
— О! Не ставьте его низко, — весело сказал Эсперанс, — оно имеет свою цену.
— Вы, вероятно, знаете больше меня на этот счет, но, судя по одним серьгам, я нахожу эту победу значительно дорогой. Вы заплатили за эти серьги, по крайней мере, двести пистолей.
— Четыре тысячи ливров.
— У жида?
— Руанского. У меня выбора не было. Во время войны бриллианты прячут.
— А вам непременно было нужно?
— Во что бы то ни стало.
— Черт побери! Ваша драгоценная возлюбленная очень требовательна.
— Не она.
— Кто же?
— У нее есть мать.
Крильон с движением, которое заставило Эсперанса захохотать, вскричал:
— Честная мать, которая просит свою дочку иметь надобность в бриллиантах, стоящих четыреста пистолей! Прекрасная мать! Попали же вы впросак!
— Позвольте, позвольте, — перебил Эсперанс с той же веселостью, — как вы это устроили! У вас слишком живое воображение. Не мать требует бриллиантов…
— Вы сами это сказали.
— Я сказал, у нее есть мать. Это значит, что мать такая знатная дама…
— Чтобы не унижать в ее особе ее дочери, вы дарите девушке серьги в четыреста пистолей.
— Почти так.
— Какие наглые шлюхи, и вы большой дурачок, мой милый.
— Вы заговорили бы другое, если бы знали Анриэтту. Она годилась бы в дочери королю.
— Что?
— А если она не дочь короля, то брат ее имеет эту честь.
— Что вы за сказки рассказываете? Разве у нас есть сыновья королей, кроме нашего короля?
— Конечно, — отвечал Эсперанс твердо.