Прекрасная Габриэль

Маке Огюст

— Вот какие дурные известия, государь!

— О, жизнь! Какая качалка! Вчера мы касались облаков, а сегодня…

— Сегодня шлепаемся по грязи. Но не надо приходить в отчаяние. Вы говорите, что Бриссак передумает?

— Конечно, когда узнает, что я его обманул.

— Ну, мы опять обнажим шпагу.

— Опять драться, опять убивать французов!

— Кто хочет достигнуть цели, тот не должен пренебрегать никакими средствами.

— Я хочу достигнуть цели, — сказал Генрих резко, — и достигну. А пока мне необходимо говорить с этими монахами.

Повторяю вам, друг мой, они слишком хорошо знают мои дела и занимаются ими так ревностно, что разговор с ними должен принести пользу. Заговоры всякого рода ныне затеваются в монастырях. Я знаю один заговор здесь у женевьевцев; они побуждают меня к отречению, показывая мне наградой Габриэль. Но почему они знают, что я люблю Габриэль? Почему они хотят, чтобы я отрекся? Все это стоит того, чтоб я расспросил их. Попросите, Крильон, для себя аудиенцию у приора, аудиенцию секретную.

— Иду, государь.

— Вы думаете, что они меня не знают?

— Ничто этого не доказывает до сих пор. Но, увидев вас, может быть, они вас узнают.

— Это все равно. Я буду играть картами на столе. Мы здесь в монастыре, управляемом приором, прославившимся своим умом. Генрих Наваррский, гугенот, может, не компрометируя ничего, приехать посоветоваться с этим приором, так как он советуется со столькими другими разных сект. Вот причина, побудившая меня, если они меня узнают. Я дальше пойду в своих расспросах, если они меня не узнают.

Крильон размышлял с минуту.

— Вы думаете, что между этими женевьевцами и тем, кто доставил вам вчера фальшивую депешу, есть соглашение?

— Я не верю ничему и верю всему. Эта логика очень была мне полезна, с тех пор как я занимаюсь ремеслом претендента на корону.

— Однако вы подозреваете кого-нибудь, государь?

— Я подозреваю многих, но прежде всего тут видна рука женщины.

— Антраг, не так ли? — с живостью сказал Крильон, радуясь, что может кольнуть предмет своей антипатии.

— О! — презрительно возразил Генрих. — Антраги не довольно умны для этого. Что такое Антраги? Пошлые интриганы. Нет, кавалер, я говорю о женщине твердой. Назовем ее Монпансье. Это страшный боец!

— Покойный король это узнал, — сказал Крильон выразительно.

— Женщина хромая, а делает огромные шаги, когда нужно.

— Это ваша смертельная неприятельница, государь.

— Без сомнения, потому что я хочу быть королем, а она хочет быть королевой и знает, что я на ней не женюсь. Я сближаю имя Монпансье с именами женевьевцев, потому что меня побуждает к этому тайный инстинкт, потому что это имя соединяется также с именем Жака Клемана!

— Увы! Государь, вы правы, как всегда.

— Надо мне просить аудиенции у приора.

Крильон тотчас пошел к двери.

— Подождите, — задумчиво сказал король. — Если вам дадут аудиенцию, не выходите из монастыря.

— Я уеду отсюда только по вашему приказанию, государь, — сказал Крильон, удивленный рассеянностью короля.

— Видите ли, мой храбрый кавалер, я думаю в одно время о двух вещах.

Мне хотелось бы видеть вас здесь возле меня; а с другой стороны, мне хотелось просить вас подвинуть в окрестностях маленький отряд, который провожал ла Варенна сегодня утром и которому я отдал приказание ждать меня на берегу реки возле Шату.

— Если только это, ничего не может быть легче, государь; но разве вы боитесь чего-нибудь со мной?

— Я боюсь и за вас и за себя, Крильон, — спокойно сказал Генрих. — Или, лучше сказать, я не боюсь ни за себя, ни за того, ни за другого. Но с тех пор, как я подышал воздухом этого дома, ко мне приходят недоверчивые мысли, которых я не могу определить. Я похож на кошек, которые везде, куда входят в первый раз, пробуют атмосферу носом, землю лапами и отдают себе отчет в каждой вещи посредством чувства, которое соответствует этой вещи. Мы находимся у женевьевцев, одежду которых видели наши глаза, но надо постараться увидать под одеждой.

Вдруг Крильон вскрикнул, так что король вскочил со стула:

— Какой же я дуралей!

— Что такое?

— Осел, бык, я хотел сказать — лошадь, но это животное слишком умное, чтобы его сравнить с таким дураком, как я.

— Крильон, за что вы себя браните, друг мой?

— За то, государь, что я забыл вам сказать, что мой бедный раненый лежит на кровати.

— Вы мне это говорили, Крильон.

— Знаете ли на какой кровати, государь?

— Какие у вас страшные глаза, кавалер!

— На кровати Гиза!.. На кровати кардинала, убитого в Блоа! На кровати, подаренной приятельницей приятелю, герцогиней Монпансье дом Модесту Горанфло, приору. Герцогиня только переменила монаха. В 1589 году был якобинец, теперь женевьевец.

— Что я вам говорил, Крильон? — сказал король с холодным спокойствием, скрестив руки на груди. — Я чувствовал здесь запах Гизов!

— Мы попали в вертеп!

— Постараемся из него выбраться, но прежде посмотрим на его обитателей. Ступайте и ничего не обнаруживайте за отрядом, о котором я вам говорил.

— Оставить вас в том доме, где есть кровать Гиза! Нет! У меня здесь есть Понти, который может исполнить это поручение и вас не будет защищать так хорошо, как я.

— Кто это — Понти?

— Один из моих гвардейцев.

— А! Товарищ раненого.

— Именно. Но к чему разговаривать с этими проклятыми женевьевцами, которые, может быть, ждут только этого? Оставим их без разговоров. Вместо сведений, которых вам не дадут, вы сможете получить какой-нибудь удар ножом.

— Я его отражу моей шпагой. То, что вы мне сказали о духе дома, подстрекнуло мое любопытство.

Король отворил дверь, выходившую в коридор, в котором прохаживался взад и вперед женевьевец, согнувшийся как бы под суровой тяжестью размышления.

— Потрудитесь, любезный брат, — закричал ему Генрих, — испросить у приора аудиенции для кавалера де Крильона!

Женевьевец молча поклонился и спустился с лестницы.

— Они увидят, что это не я, — сказал Крильон.