Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.
Шрифт:
— Ну, если это — его пламенная страсть, то тебе пока нечего бояться, — сказала Иветта.
Гортензия просмотрела еще несколько писем, но, по-видимому, не узнала больше ничего существенного. Она вздохнула и села на кровать.
— А это что такое? — спросила она, показывая на содержимое чемоданчика, разложенное на покрывале.
— А это, детка, — собравшись с духом, ответила Иветта, — это, если я не ошибаюсь, инструменты взломщика. Вон та здоровая штуковина называется фомка, и их здесь не меньше трех, разного размера. Это, по-моему,
Гортензия вначале была ошеломлена. Она посмотрела на Иветту и, казалось, помолодела лет на пятнадцать, то есть стала выглядеть довольно-таки юной. Затем углы ее рта раздвинулись, губы слегка задрожали, и вдруг она расхохоталась.
— Ах, это замечательно, чудесно, как я рада! — кричала Гортензия, хлопая в ладоши, дрожа от восторга, целуя колени Иветте, корчась от смеха, держась за бока и давясь от хохота при виде фомки.
— Это чудесно, просто чудесно, мой любовник мне не изменяет, мой любовник — взломщик!
— Хорошо, если ты так к этому относишься, — сказала Иветта.
Она дождалась, пока этот припадок прошел.
— Теперь объясни, откуда ты взяла, что он тебе изменяет?
— Ну, — сказала Гортензия, целуя фомку в губы, — просто мне в голову пришло: ты ведь знаешь, он мне сказал, что работает странствующим ночным антикваром.
— Да, знаю, — ответила Иветта, — и это не показалось тебе странным?
— Нет, — сказала Гортензия, — а что тут странного?
— Хм, — сказала Иветта, — я сказала «странным»?
— Понимаешь, я захотела, чтобы он остался у меня на ночь, а он отказался. Он каждый вечер уходит после десяти и редко когда возвращается раньше семи утра, не могу сказать точнее, утром я сплю, мы столько занимаемся любовью, что у меня нет сил идти на работу. О диссертации и говорить нечего!
— А Морган? — спросила Иветта.
— О, он неутомим, он говорит, что унаследовал это от предков. Знаешь, он наполовину англичанин, наполовину польдевец.
— Я не знала, что он польдевец, — сказала Иветта.
— Да, и князь, его отец, кажется, оставил его, когда он был совсем маленький. Вот это меня и встревожило: я подумала, что, может быть, не удовлетворяю его, хотя стараюсь, как могу. Он говорит, что я очень способная, — добавила Гортензия, как будто это был ее первый любовник и Иветта не была в курсе ее личной жизни на всех этапах. — А потом мне вдруг пришло в голову, что он завел себе кого-то еще. Правда, по ночам он работает, но я не совсем понимала, зачем он, проспав все утро, опять уходит во второй половине дня. Я хотела пойти с ним в кино, знаешь, сейчас показывают ретроспективу Хичкока, а он — ни в какую…
— Знаю, — сказала Иветта, — что дальше?
— А то, — явно смущаясь, продолжала Гортензия, — что позавчера я решила проследить за ним. Он вышел, как обычно, с большим и тяжелым чемоданом, долго шел не останавливаясь, я даже
— Наконец-то догадалась, — сказала Иветта, — а потом?
— А потом он пошел на другую улицу, и все повторилось, так было несколько раз, и в каждом доме он проводил немного времени, а я думала, что там живет одна из них и он заходит только для того, чтобы назначить свидание (когда он у меня, он не звонит по телефону), я прямо сходила с ума от ревности. Когда он вернулся, чемодан на вид был пустой, потом я вошла в квартиру, сказала, что была в Библиотеке (а он принял это как должное, он-то совсем не ревнивый!), и с невозмутимым видом спросила, где был он. А он сказал: «Да так, прогуливался». Ну, тут я окончательно удостоверилась и решила, что мне необходимо узнать все, и позвала тебя, и мы выяснили, в чем дело. Теперь все хорошо.
Иветта не считала, что все так уж хорошо, однако не решалась испортить радужное настроение Гортензии.
— Вообще-то я должна была кое-что заподозрить, — чуть погодя сказала Гортензия.
Они пили кофе на кухне, чемоданчик уже был закрыт и поставлен на прежнее место.
— Позавчера он принес три японские пишущие машинки и спросил, не знаю ли я кого-нибудь, кто этим заинтересуется. У него было много таких машинок. А я не могла понять, какое отношение пишущие машинки имеют к антиквариату! Я часто получаю от него небольшие подарки, всякие безделушки, дюжину старинных вышитых салфеток, норковое манто (правда, не в очень хорошем состоянии), он очень, очень щедрый.
На этом разговор закончился.
— Но ты могла бы все же объяснить ей, — сказал Синуль, — что вычитание и сложение — два взаимно уравновешивающих действия, и вполне возможно, что…
— Могла бы, — ответила Иветта, — но она страшно обрадовалась, когда узнала, что он, судя по всему, ей не изменяет (между нами, я не представляю, как бы он нашел для этого время при его бурной деятельности!), и я не решилась испортить ее радужное настроение. Думаю, ничего плохого с ней не случится, парень на вид безобидный, хоть и взломщик. Пожалуй, надо бы прочитать ему мораль.
— Ну, — сказал Синуль, — такому, как он, что мораль, что рояль…
— … А у тебя — ни того, ни другого, — в один голос подхватили его дочери, Арманс и Жюли.
Эту шутку они слышали без малого восемнадцать лет.
— Ну и дурища эта Гортензия, — сказала сестре Арманс, когда они остались одни, — ужас какая дурища!
— А как там у тебя с торжественным концертом? — спросила Иветта. — Ты участвуешь?
— Да, — ответил Синуль, — я получил официальное приглашение, это мне устроил Фюстиже.