Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

Рубо Жак

— И давно вы живете в этом доме?

— Уже год, но…

Я хотел сказать: «Но разве это имеет отношение к делу?», как вдруг у меня возникла мысль настолько ужасная, что я не закончил фразу: инспектор подозревал меня! Он был так уверен в себе, так привык додумываться до всего первым, что мог объяснить мой успех только одним: преступником был я! Когда прошлой осенью я приехал в город, то сразу же, поистине чудом (Хм-хм. — Примеч. Автора), учитывая мои скудные средства, нашел себе квартирку в этом доме, где, судя по всему, обитал и преступник. Конечно, это было простое совпадение (Хм-хм! — Примеч. Автора), но вопрос инспектора показывал,

что его мысли приняли опасное направление. «А ведь у меня даже нет алиби!», — подумал я. Инспектор Блоньяр улыбнулся:

— Я не подозреваю вас, молодой человек. Я совершенно не помню ваше лицо, а это, поверьте мне, лучшее доказательство того, что вы не замешаны в этом деле, ни как преступник, ни как жертва. Я никогда не ошибаюсь. И потом, вы приехали сюда год назад, а налеты продолжаются уже полтора года. Арапед?

— Да, шеф?

— Принесите мне выпить. То же самое.

Инспектор Арапед, правая рука Блоньяра, встал и направился к стойке, где мадам Ивонн налила его шефу двойной гренадин-дьяволо, а ему — бочковое пиво «Гиннес». Инспектор Блоньяр скомкал серебристую, в черную волнистую полоску обертку из-под батончика и отпил глоток гренадина-дьяволо («Красное и черное», — подумал я).

— Арапед, малыш, не понимаю, как можно в девять утра пить этот деготь, почему бы вам не взять клаксен или ферне-бранка, жгучий ликер графа Бранка, если уж у вас такой вкус?

— Шеф, откуда вам известно, что я ощущаю в этом пиве горький дегтярный привкус, как вы утверждаете? А если даже так бывало раньше, то откуда вы можете знать, будет ли эта кружка пива отдавать такой же дегтярной горечью, как все предыдущие, — если для простоты рассуждения допустить, что так оно и было? Вот, предположим, мед: одним он сладок, другим горек, верно, шеф? Не окажется ли он для меня горьким, если, скажем, я попробую его сразу после пива? Ощущение, шеф…

— Арапед, прошу тебя, не философствуй на работе, нам платят не за это!

Но Арапед еще не закончил.

— Извините, шеф, но можем ли мы полагаться на то, что рассказывают люди о своих ощущениях? Они, конечно, не лукавят, но, шеф, можно ли почитать их слова за истину? Разве больные вирусным гепатитом не утверждают, что предметы, которые нам кажутся белыми как снег или как мука, на самом деле желтые, а те, чьи глаза налиты кровью, не называют те же предметы красными? А если учесть, что у одних животных глаза желтые, у других — налитые кровью, а некоторые вообще альбиносы, то разве нельзя предположить, что они видят предметы в соответствии с цветом своих глаз? А разве вам, шеф, если вы долго и пристально смотрите на солнце и потом склоняетесь над книгой, не кажется, что буквы сверкают и переливаются золотом? Разве это не должно подрывать ваше доверие к свидетельским показаниям, шеф?

Инспектор Блоньяр дал Арапеду закончить эту тираду, не вызвавшую у него ни малейшего удивления, затем сказал:

— Ну хорошо, молодой человек, вы выиграли. У вас есть две ценные идеи, которые возникли и у меня, и одна ценная идея, которая не пришла мне в голову. Считайте, что с этой минуты вы участвуете в расследовании. Но будьте осторожны! Ни слова об этом в вашей газете, пока я не дам команду, — а то наш молодчик все поймет. Пусть пока думает, что ему удалось нас провести. Когда разрешу, тогда и напишете. Договорились? Скажите: «Кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест».

Я с готовностью принес клятву, которой требовал инспектор. Я был вне себя от радости.

Теперь солнце освещало верхнюю часть фасада Святой Гудулы, а вдоль сквера Отцов-Скоромников било наклонно, продольным огнем, и уже коснулось цветов на окне «Гудула-бара»; оно лениво вползало в кафе, медленно пробираясь между ножками столиков. Меня охватило мягкое жизнеутверждающее тепло, как от клубничного мусса со взбитыми сливками и клубничным вареньем. Александр Владимирович, полузакрыв

глаза с царственно-равнодушным видом, казалось, внимательно слушал наш разговор, но вот он зевнул, потянулся, мягкой походкой вышел из кафе, осторожно перешел улицу и исчез из виду, проскользнув сквозь решетку сквера. Инспектор Арапед маленькими глотками пил свое пиво, время от времени тыльной стороной ладони отирая усы, на которых англо-ирландский напиток оставлял коричневую пену.

— Однако, молодой человек, — продолжал инспектор Блоньяр, — задача ваша не в том, чтобы таскаться за мной с блокнотом и ручкой. Если уж я приобщаю вас к расследованию, то вы должны внести свою лепту.

— Я только этого и хочу.

— Вот и отлично. Мы составим план кампании. Но сперва введу вас в курс дела: я знаю и кое-что еще, чего вы не обнаружили. Вам нечего стыдиться, просто у вас не было всех необходимых данных. Это можно было узнать, только изучив списки товаров. Я приказывал составить такой список после каждого налета. До меня… ладно, не будем плохо говорить о коллегах. Это все рутина, и притом довольно скучная. Наша работа — это на восемьдесят девять процентов рутина и на одиннадцать процентов — привычка, правда, Арапед?

— Да, шеф, — отозвался Арапед, явно думавший о чем-то другом.

— О том, что я сейчас вам скажу, знают только четыре человека: я, моя жена и Арапед.

— А кто четвертый? — наивно спросил я.

— А четвертый — сам преступник!

И инспектор улыбнулся, довольный этой маленькой победой.

— Итак, я приказал составить по возможности точный список всего, что находилось в магазине после каждого налета, с указанием, где оно находилось, так сказать, географически (благодаря этому нам удалось сосчитать кастрюли: вы правы, их каждый раз было пятьдесят три). Я затребовал данные о наличии товаров до налета и сверил их с моими списками. Хотел знать, действительно ли во время налета ничего не пропало. Это оказалось трудным делом, поскольку особых ценностей нигде не имелось и на первый взгляд все было на месте. У москательщиков прескверная память: ни один не может сказать толком, что было у него в магазине. Я потратил уйму времени и наконец нашел, что искал. Но журналистам об этом и словом не обмолвился, чтобы не спугнуть преступника.

— Не факт, что он читает газеты, — заметил Арапед.

— Но факт, что мы его не спугнем, — сказал инспектор.

— Верно, — согласился Арапед, — извините, шеф.

— Ну вот, — продолжал инспектор, — можно считать доказанным, что в каждой лавке он прихватывал с собой одну вещь, всегда одну и ту же (как минимум, а возможно, и еще что-нибудь). Похоже, его интересует только один предмет, не имеющий коммерческой ценности: раскрашенная керамическая статуэтка, из партии в пятьдесят три штуки — да-да, именно столько! — статуэток польдевского производства, ввезенных сюда экспортно-импортной компанией «Объединение скобяной и москательной торговли», чтобы выдавать их как премию покупателям сковородок. Такие статуэтки поступили только в те тридцать шесть лавок, которые пострадали от налетов. Ни один владелец лавки не помнит, что они у него были, не помнит, чтобы он вручал их покупателям, ни у кого их не осталось, и никто не смог сказать мне, как они выглядят. Что вы на это скажете?

Я ошарашенно молчал

План кампании был прост и вполне в духе нестандартных методов инспектора Блоньяра: влиться в жизнь квартала и особенно — в жизнь сквера, церкви и дома 53 по улице Вольных Граждан, который был в центре событий; общаться с владельцами лавок, детьми, собаками, домохозяйками; раскрыть глаза и навострить уши, подметить необычную деталь, подслушать неосторожное слово и в нужный момент — но только в нужный момент! — нанести удар.

Необходимо было начертить план квартала, и мы это сделали. Вы найдете его на следующей странице.