Прекрасная монашка

Картленд Барбара

— Я знала, что вы все поймете, — сказала принцесса де Фремон. — Мой муж занимает высокое положение при дворе. И если бы открылась правда, это, без сомнения, привело бы к его полному краху; и к моему тоже.

— Мы никогда не сделаем ничего, что могло бы повредить вам или Ее Величеству, — заверила принцессу Аме. — Мы будем очень осторожны; но, мамочка, я так рада, что нашла вас.

— И я тоже, дорогая! — воскликнула принцесса.

Она снова поцеловала девушку, а потом повернулась к герцогу Мелинкортскому.

— Мне известно, что вы, ваша светлость, отнеслись с большой заботой к

этой девушке, — проговорила принцесса де Фремон. — И вам пришлось пойти на большой риск. Если бы кардинал узнал, что его обвели вокруг пальца…

— Он этого никогда не узнает, — твердо заверил ее герцог, прервав на полуслове. — Пока мы еще не имеем полного плана наших действий на ближайшее будущее, но я обещаю вам, мадам, сообщать обо всех наших действиях. Однако и вы со своей стороны попытайтесь заставить его преосвященство поверить в то, что продолжаете беспокоиться по поводу того, что могло случиться с Аме после ее бегства из монастыря.

— Да, да, обязательно постараюсь, — пообещала принцесса де Фремон, — и благодарю вас, ваша светлость, — благодарю вас от всего сердца. — Она поднесла платок к глазам. — Я опять плачу, — извинилась она, — но это уже от счастья: я вновь обрела свою дочь, а ей покровительствует такой добрый человек, как вы.

— Ни один человек не смог бы отнестись ко мне с большей добротой, чем монсеньор, — заверила ее Аме.

— Уже поздно. Я должна идти, — проговорила принцесса де Фремон с внезапным беспокойством. — Ах, моя маленькая детка, побереги себя, ради бога.

Она очень нежно поцеловала девушку, после чего герцог Мелинкортский проводил принцессу через зал к ожидавшему ее экипажу. Когда его светлость вернулся в гостиную, Аме сидела в большом кресле с высокой спинкой и выглядела очень задумчивой.

Как только герцог прикрыл за собой дверь, она вскочила с кресла и бросилась ему навстречу, затем крепко сжала его руки.

— Монсеньор, теперь я уже больше не несчастная сирота! — воскликнула она. — Как замечательно знать, что у меня есть мать — это даже более замечательно, чем понимать, что я больше не просто Аме, что у меня был законный отец, что я не просто девушка неизвестного происхождения.

— Вас это тревожило раньше? — спросил герцог с едва заметной улыбкой, изучая аристократические черты ее лица, ее манеру гордо держать голову.

— Иногда это меня ужасно тревожило, — призналась девушка. — Часто я лежала по ночам в своей кровати не в силах заснуть и сочиняла разные истории, кем бы я могла быть на самом деле — может быть, дочерью какого-нибудь знатного принца, а возможно, искателя приключений, у которого были свои особые причины для того, чтобы скрывать от меня свое имя. Потом в сердце мое вползал страх, я могла бы оказаться дочерью неизвестного сапожника, кузнеца и нежелательным ребенком, какой-нибудь бедной женщины, которая впоследствии так и не узнала имени своего соблазнителя.

Голос Аме становился все тише, пока она говорила, и герцог Мелинкортский понял, что девушка вот-вот расплачется.

— Вам следовало бы больше верить а свою судьбу, — поддразнил он ее.

Аме тут же гордо выпрямилась, словно принимая вызов.

— Все остальное время я верила, — ответила девушка. — А этой слабости я поддавалась

только тогда, когда вокруг было темно и мне становилось немного грустно или когда меня наказывали за какое-нибудь непослушание. Разумеется, это было не по-христиански и не по-католически — беспокоиться из-за таких причин; монахини всегда говорили о том, что все люди равны перед господом, но иногда мне так хотелось считать, что я принадлежу к знатному старинному роду!

— Ну а теперь, когда вы все знаете о своем происхождении, что теперь? — спросил герцог.

— Теперь мне больше уже не будет стыдно появляться где-нибудь в обществе рядом с вами, монсеньор, и не придется выдавать себя за вашу подопечную, — ответила Аме.

— Так, значит, вам было стыдно… в прошлом? — спросил его светлость почти строго.

— Просто иногда меня охватывал страх от мысли, что может настать день, когда вы решите, что мое поведение вызвано не отсутствием знаний о мирской жизни, а невоспитанностью или невежеством; и тогда вы могли бы сказать мне: «Я больше не могу заботиться о вас, выдавая себя за вашего опекуна. Вы, Аме, — дитя этого народа и должны вернуться к нему».

Аме умолкла на какое-то время, а потом, бросив быстрый взгляд на герцога из-под полуопущенных ресниц, продолжила:

— Видите ли, монсеньор, когда сильно любишь кого-нибудь, всегда кажется, что ты недостаточно хороша для этого человека.

Услышав это, его светлость резким движением выдернул свои руки из пальцев девушки, цепко державших их, и быстрыми шагами направился прочь из этой комнаты, но потом так же поспешно вновь вернулся к Аме. В первый раз за все время с тех пор, как его светлость встретился с этой девушкой, он, казалось, потерял привычное спокойствие.

— Послушайте, дитя мое, — проговорил он наконец, — я ведь старше вас — намного старше.

— Монсеньор, если вы хотите сказать, что слишком стары для того, чтобы я могла полюбить вас, — возразила ему девушка, — то глубоко заблуждаетесь. Помнится, когда я приехала в Париж и познакомилась тут с молодыми людьми из высшего общества, вы сказали, что они должны понравиться мне больше, чем ваша светлость.

Как вы были не правы тогда! Все эти молодые люди без исключения показались мне глупыми и никчемными мальчишками; вы — мужчина! Мужчина, которого я люблю. А кроме того, мне кажется, что вы, монсеньор, просто забыли старую истину: любовь — это нечто такое, что приходит само собой, независимо от вашей воли. В любви никому не дано права выбора. Она приходит сама, и чаще тогда, когда ее не ждешь.

— Поймите же наконец, я слишком стар, — настаивал на своем герцог. — И кроме того, я жил совершенно иной жизнью, которая отличалась от той, что известна вам, или о которой вы слышали. Вы, Аме, юная, невинная и чистая девушка. Вы никогда не сталкивались с такими сторонами жизни, которые стали основной частью моего существования в последние пятнадцать лет. А люди не могут полностью преобразиться за одну ночь, сколько бы они ни думали о том, что это возможно. Поэтому наступит время, когда вы сначала испугаетесь, а потом разочаруетесь во мне; потом вы отвернетесь от меня и горько пожалеете о том, что я в свое время не оставил вас под мирной сенью монастыря.