Прекрасная Натали
Шрифт:
О возникшей напряженности отношений между Пушкиным и Дантесом сообщает и Софья Карамзина 19 сентября: «В среду мы отдыхали и приводили в порядок дом, чтобы на другой день, день моего ангела, принять множество гостей… среди них были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями), мои братья, Дантес, А. Голицын, Аркадий и Шарль Россет, Скалон, Сергей Мещерский, Поль и Надина Вяземские и Жуковский… Послеобеденное время, проведенное в таком приятном обществе, показалось очень коротким; в девять часов пришли соседи: Лили Захаржевская, Шевичи, Ласси, Лидия Блудова, Трубецкие, графиня Строганова, княгиня Долгорукова, Клюпфели, Баратынские, Абамелик, Герсдорф, Золотницкий, Левицкий, один из князей Барятинских и граф Михаил Вильегорский, — так что получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит, его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же штуки, что и прежде, — не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой все же в конце концов танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо! Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он
Как видно, Дантес являлся душой общества, тогда как Натали — всегдашним его украшением. Он действительно был своим человеком в карамзинском кружке, в котором гости делали друг другу честь и родом, и положением в обществе, знаниями, воспитанием и талантом. Все замечали его «страсть к Натали», которую Дантес не скрывал. Но мало кто серьезно относился к возможности какой бы то ни было трагедии, потому всем было известно, что Пушкин был «уверен в привязанности к себе своей жены и в чистоте ее помыслов» (князь Вяземский), «его доверие к ней было безгранично, он разрешил своей молодой и очень красивой жене выезжать в свет без него» (Долли Фикельмон).
По словам княгини Веры Вяземской, которая более всех была знакома с семейными обстоятельствами Пушкиных, Натали испытывала к Дантесу симпатию и признательность за то, что он постоянно занимал ее и старался быть ей приятным. Княгиня говорила ей о возможных последствиях ухаживания Дантеса, но Натали, «кружевная душа», успокаивала ее: «Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то же, что было два года сряду». Вяземская принимала такой ответ, потому что считала: «Пушкин был сам виноват: он открыто ухаживал сначала за Смирновой, потом за Свистуновой. Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа. Сама оставалась ему верна, и все обходилось легко и ветрено».
Натали в свете прозвали «кружевной душой» за то, что она казалась многим слишком холодной и бесстрастной, не склонной к тому, чтобы накоротке сходиться с кем бы то ни было.
Екатерина Гончарова походила своей внешностью на южанку. Черные волосы и темные горящие глаза придавали ее облику нечто греческое или римское. В ее взглядах, улыбке, жестах чувствовалась страстность. Она много и охотно танцевала, и ураганные темпы галопа или вальса, особенно в паре с красавцем кавалергардом, кружили ей голову и пьянили, как вино. От нее исходили токи чувственности, невольно вовлекавшие собеседников и партнеров в заколдованный круг. В обществе также заметили, что Дантес «не отходит от нее ни на шаг», и Екатерина поставила себе целью добиться от него полной взаимности.
У Пушкина осенью 36-го года особенно проявлялась его «хандрливость», о чем он без обиняков написал отцу 20 октября. «…Вы спрашиваете у меня новостей о Натали и о детворе. Слава Богу, все здоровы… Павлищев упрекает меня за то, что я трачу деньги, хотя я не живу ни на чей счет и не обязан отчетом никому, кроме моих детей. Я рассчитывал побывать в Михайловском — и не мог. Это расстроит мои дела по меньшей мере еще на год. В деревне бы я много работал; здесь я ничего не делаю, а только исхожу желчью».
Вплоть до самой внезапно разразившейся грозы, последовавшей за рассылкой пресловутых пасквилей, не было известно никаких скандальных инцидентов. Пушкин продолжал относиться к Дантесу весьма доброжелательно. Большой ценитель метких каламбуров и забавных оборотов, он с интересом следил за веселыми разговорами беспечного кавалергарда, с которым любил беседовать и великий князь Михаил Павлович, — Дантеса отличало остроумие. Можно даже утверждать, что подобный Дантесу тип мужчины был вполне во вкусе поэта: военный, красавец, донжуан, весельчак, кумир женщин — втайне и Пушкин хотел быть таким. Цветы, театральные билеты, даже нежные записочки, посылавшиеся Дантесом Натали, — до тех пор, пока он не стал женихом Екатерины, — не вызывали недовольства Пушкина: это было частью светских отношений. Возможно, какое-то время поэт чувствовал себя даже польщенным, что самый модный и блестящий красавец Петербурга находится у ног его жены, в чистоте которой он никогда не сомневался, и развлекает его прекрасную супругу, к чему сам Пушкин был не склонен. Только осенью постепенно стало меняться отношение Пушкина к Дантесу. Причиной тому послужили расплодившиеся слухи и сплетни вокруг имени первой красавицы и модного кавалергарда. Слухи один другого нелепей распускали враги и недоброжелатели поэта, которых было немало. Явился случай припомнить ему все: и злые эпиграммы, и заносчивость, и «Гаврилиаду», и бывшие амуры с чужими женами, и карточные долги, и много чего еще — вплоть до литературных разногласий и критики. На этой волне возникли даже намеки на связь Натали с царем — покровителем и благожелателем Пушкина. Сам государь впоследствии вспоминал: «Под конец его (Пушкина. — Н. Г.) жизни, встречаясь очень часто с его женою, которую я искренне любил и теперь люблю, как очень хорошую и добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах (пересудах, болтовне. — Н. Г.), которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для себя самой, столько и для счастья мужа при известной его ревнивости. Она, верно, рассказала об этом мужу, потому что, встретясь где-то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. „Разве ты мог ожидать от меня другого?“ — спросил я его. „Не только мог, Государь, но признаюсь откровенно, я и Вас самих подозревал в ухаживании за моею женой“».
В этот период о Дантесе распространились самые невероятные слухи, потому что происхождение его было малоизвестно. Некоторым приходило в голову, что связь его с приемным отцом была противоестественного свойства, иначе говоря, что они были любовниками.
Думается, что теперь не будет лишним остановиться на биографии Дантеса и отношениях, в действительности связавших его с бароном Луи де Геккерном.
Дворянство род Дантесов получил от Жана-Генриха Дантеса, крупного земельного собственника и промышленника, который приобрел имение во французском Сульце, ставшее родовым гнездом. Это был прадед Жоржа Дантеса. Его предки ревностно служили своим королям и вступили в родственные отношения со многими родовитыми семьями. Мать — графиня Гацфельд своим родством соединила семью Дантесов с русской аристократией. Ее тетка была замужем за графом Францем Нессельроде, принадлежащим к той же родственной ветви, что и русский граф Карл Нессельроде, канцлер и долголетний министр иностранных дел при Николае Павловиче; другая тетка вышла замуж за графа Мусина-Пушкина, русского дипломата, бывшего посланником в Стокгольме. Жорж Дантес застал свою двоюродную бабку в живых, когда приехал в Россию. Его отец — Жозеф-Конрад Дантес получил баронский титул при Наполеоне I и был верным легитимистом. В 1823–1829 годах он являлся членом палаты депутатов. Революция 1830 года заставила его уйти в частную жизнь и вернуться в Сульц. Жорж Дантес родился в 1812 году, был третьим ребенком в семье и первым сыном. Первоначально он учился в коллеже в Эльзасе, потом в Бурбонском лицее, затем был отдан в Сен-Сирскую военную школу, но кончить курса молодому барону не удалось: грянула Июльская революция, которая лишила престола короля Карла X. Молодой Дантес примкнул к той группе учеников школы, которая вместе с полками, сохранившими верность Карлу X, пыталась защитить своего короля. Отказавшись служить июльской монархии, Дантес был вынужден покинуть школу и несколько недель числился партизаном, которые в небольшом количестве собрались
Барон Луи Борхард де Геккерн родился в 1792 году. Он принадлежал к протестантской семье старинного голландского рода, будучи последним ее представителем. В 1805 году он поступил в морское ведомство гардемарином и служил в Тулоне. Благодаря его службе при Наполеоне I он сохранил навсегда живую симпатию к французским идеям. В 1815 году возникло независимое Нидерландское королевство. Вернувшись на родину, Геккерн переменил род службы на дипломатическую. Сначала он был назначен секретарем нидерландского посольства в Стокгольме, а затем, в 23-м году, его перевели в Петербург. Через три года он стал посланником и полномочным министром нидерландским в Петербурге. Он быстро упрочил свое положение при дворе и в 1833 году удостоился ордена Анны I степени в знак отличного исполнения обязанностей посланника. Среди дипломатов, находившихся в 1830-х годах в Петербурге, барон Геккерн играл виднейшую роль. Что касается самой личности барона, то современники характеризовали его «злым, эгоистом, душевно мелким и пр.». Все эти нелестные эпитеты были даны ему уже после дуэли. Любопытно, что ни князь Вяземский, ни Жуковский — друзья Пушкина и ближайшие свидетели происшедших событий — не обнаружили стремления сгустить краски в отношении Геккерна. Наиболее бесстрастную характеристику дал ему барон Торнау, имевший возможность наблюдать Геккерна среди венских дипломатов. «Геккерн, несмотря на свою известную бережливость, умел себя показать, когда требовалось сладко накормить нужного человека. В одном следовало ему отдать справедливость: он был хороший знаток в картинах и древностях, много истратил на покупку их, менял, перепродавал и всегда добивался овладеть какою-нибудь редкостью. Квартира его была наполнена образцами старинного изделия, и между ними действительно не имелось ни одной вещи неподлинной. Был Геккерн умен; полагаю, о правде имел свои собственные, довольно широкие понятия, чужим прегрешениям спуску не давал». Барон де Геккерн был не женат, своих детей не имел, от собственной голландской семьи отдалился в силу того, что переменил религию, поддавшись убеждениям своего друга детства — герцога де Рогана, ставшего впоследствии кардиналом-архиепископом Безансона. Геккерн принял католичество.
Что касается вопроса сближения барона Геккерна с молодым Дантесом, то письма, написанные ими друг другу, говорят, что их отношения были заботливыми и нежными, как между самыми близкими родственниками. Геккерн заменил Дантесу отца, что всячески приветствовал его настоящий родитель Конрад Дантес. В 1834 году барон Геккерн воспользовался своей поездкой в Париж, чтобы посетить Эльзас и познакомиться с Дантесом-старшим. У них завязалась интенсивная переписка, в которой Геккерн сообщал обо всех успехах и продвижениях Жоржа. Именно благодаря встречам и письмам Геккерна к Конраду Дантесу этот последний не был изумлен, когда голландский посланник, будучи бездетным и последним мужским представителем умирающего рода, попросил у него разрешения передать свое имя молодому человеку, за карьерой которого следил с отеческим пристрастием. Конрад Дантес, таким образом обеспечив будущее старшего сына, надеялся, что его младший, Альфонс, женится и останется близ него, продолжив род Дантесов, и будет помогать в управлении делами. Вот что писал Геккерну Конрад Дантес: «С чувством живейшей благодарности пользуюсь случаем побеседовать с Вами о том предложении, которое Вы были добры делать мне столько раз, — об усыновлении Вами сына моего Жоржа Шарля Дантеса и о передаче ему по наследству Вашего имени и Вашего состояния. Много доказательств дружбы, которую вы не переставали мне высказывать на протяжении стольких лет, было дано мне Вами, г. барон, это последнее как бы завершает их, ибо этот великодушный план, открывающий перед моим сыном судьбу, которой я не в силах был создать ему, делает меня счастливым в лице того, кто для меня на свете всех дороже. Итак, припишите исключительно лишь крепости уз, соединяющих отца с сыном, то промедление, с которым я изъявляю мое подлинное согласие, уже давно жившее в моем сердце. В самом деле, следя внимательно за тем ростом привязанности, которую внушил Вам этот ребенок, видя, с какой заботливостью Вы пожелали блюсти его, пещись о его нуждах, словом, окружить его заботами, не прекращавшимися ни на минуту до настоящего момента, когда Ваше покровительство открывает перед ним поприще, на котором он не может не отличиться, — я сказал себе, что эта награда вполне принадлежит Вам и что моя отцовская любовь к моему ребенку должна уступить такой преданности, такому великодушию. Г. барон, я спешу уведомить Вас, что с нынешнего дня я отказываюсь от всех моих отцовских прав на Жоржа Шарля Дантеса и одновременно даю Вам право усыновить его в качестве Вашего сына, заранее и вполне присоединяясь ко всем шагам, которые Вы будете иметь случай предпринять для того, чтобы это усыновление получило силу закона».
После того как и необходимое согласие членов семьи Геккернов было изложено в особом акте, король Голландии грамотой от 5 мая 1836 года разрешил барону Жоржу Дантесу принять имя, титул и герб барона Геккерна как лично для него, так и для его потомства. С высочайшего позволения Николая Павловича соответствующие указания о перемене фамилии Дантеса на Георга Карла Геккерна были даны Сенату и командиру Отдельного гвардейского корпуса.
К этому времени служебное положение Дантеса сильно укрепилось, в его формуляре значилось: «… слабом отправлении обязанностей по службе не замечен и неисправностей между подчиненными не допускал». Блистательно складывались дела Дантеса в высшем обществе. Введенный туда на законных основаниях бароном Геккерном, молодой француз быстро завоевал прочное положение в обществе. Своими успехами он был обязан и покровительству приемного отца, и бабки Мусиной-Пушкиной, и дальней родни Нессельроде. Но невозможно объяснить карьеру модного кавалергарда одним лишь только покровительством могущественных особ, большую роль тут сыграли и его собственные качества: обаяние, остроумие, веселый нрав при внешней красоте внушали невольно расположение, которому не могли повредить даже некоторая самоуверенность и заносчивость.