Прекрасная Охотница
Шрифт:
— Вот как? — осведомился Поклонник. После чего слегка пожевал губами, задумчиво, точно сонный карп, размышляя. И, наконец, выдал суждение: — Должен вам сказать со всей определенностью, Катерина Андреевна. Среди моих знакомых, во всем моем окружении, близком ли, дальнем ли — человека, который подходит к вашему описанию, определенно нет.
— Нет? Вы уверены?
— Да. И все же…
Он сделал извиняющийся жест оттого, что ненароком перебил желавшую что-то сказать молодую женщину.
— Прошу меня простить великодушно…
Он прижал руку к сердцу.
—
Катерина уже окончательно взяла себя в руки и теперь медленно перебирала пальчиками жесткие ости перьевого китайского веера. Это движение всегда привносило в ее душу спокойствие, дарило уверенность в себе.
— Ничего удивительного, сударь. С детства я запомнила одну старинную восточную притчу. Желаете ее услышать?
— Почту за честь, — поспешно ответил тот. И Катерина почувствовала, что она начинает понемногу выигрывать это невидимое сражение.
— Однажды китайский император спросил самого знаменитого художника своей империи: что труднее всего рисовать?
Художник без тени сомнения ответил: собак и лошадей, мой повелитель.
Очень удивленный, император спросил: а что же тогда легче всего можно изобразить грифелями или красками?
— Бесов, чудовищ и духи умерших, — ответил художник.
— Вы понимаете почему?
Она вновь назвала его по имени и отчеству.
— Думаю, да, — после минутного раздумья, кивнул Поклонник. — То, что видели все, как собак и лошадей, каждый и воспринимает по-своему. Портрет его всякий воспримет придирчиво, благо у него собственное мнение о предмете. Что же до чудовищ и бесов, то их мало кто видел воочию. И тут кисть живописца может позволить себе любое буйство фантазий — не с чем сравнивать.
— Браво, сударь, — кивнула Катерина. — Именно об этом и повествует та притча. Возможно, мое описание не совсем совпадает с вашим портретом этого человека, как он вам представляется, быть может.
Она глубоко вздохнула, пытаясь унять сумасшедший стук сердца.
— В таком случае меньше слов. Вот он, перед вами.
Катерина с треском раскрыла веер и вынула оттуда крохотную лаковую миниатюрку.
— Возьмите это.
Поклонник поднялся и принял портрет. С минуту или около того он безмолвно смотрел на него, после чего поднял на Катерину ледяные, недвижные глаза. Однако теперь в них появился болезненный, лихорадочный блеск воплощенного безумия.
— Это… — прошептал он. — Катерина Андреевна, сие… никак невозможно.
Он вновь строго посмотрел на миниатюру.
— Вы это… серьезно?
— Именно, — подтвердила Катерина. И почувствовала — она побеждает.
— Запомните, сударь, — твердо сказала она. — Человек, который желает быть рядом со мною, впредь не должен произносить слова «невозможно».
— Отчего же, сударыня?
Поклонник теперь глядел на нее с печалью; казалось, он искренне сочувствовал
Может, такою и бывает небесная справедливость?
— Потому что для меня не существует невозможных вещей, — ответила она, наконец. — Думаю, вы уже в этом убедились.
И вздохнула впервые за весь вечер — легко и свободно, как птица, обретшая крылья.
9. ВЫСТРЕЛ В ЯБЛОЧКО!
Открытие Вольного Общества губернских стрелков было решено провести с помпой, но без широкой огласки. На берегу, но вдали от мест традиционных гуляний казанской публики — набережной под Кремлем. С балаганами, каруселями и ложечниками, однако по билетам, кои выписывала губернаторская канцелярия, да выдавала не каждому — через двух на третьего, как уже выразился кто-то из местных шутников-острословов.
Специально был выписан из Астрахани отменный гармонист Иван Леонтьев, который в свое время удостоился чести играть для самого государя. И теперь его гармонь выводила рулады, далеко слышные над волжскою водой, разносясь по окрестностям и тревожа шумных чаек.
На воде покачивалась небольшая барка, оборудованная из полубаржи, расписанная узорами и украшенная большими бумажными цветами, что делало ее отчасти схожей с некоей ритуальной посудиной для водного упокоения, как в стране индийской на берегах священной реки Ганг. Однако веселые матросы в полукарнавальной парадной форме, суетившиеся на палубе, и покрикивающий на них капитан Остроумов, ежеминутно подкручивающий черные как смоль усищи, придавали барке вид и впрямь маскерадный.
— Ну, чистая Венеция, — хмыкнул губернатор Скарятин, беседуя с Арбениной под сенью астраханской пальмы в кадке, нарочно выписанной из рыбной столицы Поволжья вместе с именитым гармонистом.
В рядах же Вольных охотников нынче обнаружились изрядные пробелы. Отчего-то не явился купец Муртазин. Сказывали, что у него на складах с самого утра вдруг потянуло дымом, и купец, опасаясь пожара в мануфактурном ряду, немедля отправился туда, махнув рукою и на турнир, и даже на возможность завоевать нынче столь таинственную и интригующую награду Прекрасной Охотницы.
Аладин с Боглаевским хоть и заявились, однако один сказался больным, другой же пребывал в хмуром настроении. Лишь Меркушин со Звягиным были настроены решительно, да еще полковник Малинин не забыл захватить с собою свой знаменитый в охотницких кругах английский штуцер ручной работы. И, конечно, Дубинин.
Капитан с самым самоуверенным и наглым видом неизменно оказывался в первых рядах всех участников. И надо отдать ему должное — Дубинину сегодня везло.
Он уже успел отстреляться на первых турнирах с весьма приличными результатами, и в скором времени в копилке капитанских призов уже значились сто рублей ассигнациями, охотничья сума-ягдташ, расшитый бисером, и серебряный портсигар.