Прекрасная тьма
Шрифт:
Всю ночь и весь день она проспала, свернувшись калачиком, в моей кровати. В волосах застряли травинки и ветки, лицо было перепачкано грязью, но домой в Равенвуд она идти не хотела, а родственники не настаивали. Я переодел ее в свою самую старую, самую мягкую рубашку, завернул в самое теплое стеганое одеяло, но даже во сне ее продолжала бить крупная дрожь. Страшила лежал у ее ног, время от времени к нам заглядывала Эмма. Я, против обыкновения, сидел в кресле у окна и смотрел на небо. Окно пришлось закрыть, потому что ураган еще не прошел окончательно.
Во сне пальцы Лены разжались, и я увидел крошечную серебряную птичку — воробья. Подарок от
Прошло два месяца, а у меня в ушах до сих пор стоял раздирающий небо звук, стоило мне взглянуть на эту птичку.
4.17
ПРИГОРЕВШИЕ ВАФЛИ
Яичница из четырех яиц, четыре полоски бекона, блюдо с оладьями, во время приготовления которых, по мнению Эммы, к тесту нельзя прикасаться ложкой, три вида протертых с сахаром ягод и кусок масла, щедро политый медом. Все это источало поразительные ароматы, пахта делилась на кубики и превращалась в хрустящие вкусности с помощью нашей старой вафельницы. Последние два месяца Эмма готовила, не покладая рук, целыми сутками. Вся кухня была заставлена стеклянными тарелками — тертый сыр, сырный соус, запеканка из стручковой фасоли, жареная курица, ну и, конечно, вишневый салат «Бинг» — на самом деле это просто красивое название для желе, в рецепт которого входит вишня, ананас и кока-кола. Чуть подальше я разглядел кокосовый торт, апельсиновые рулетики и что-то, напоминавшее бурбонский пудинг. Не сомневаюсь — это еще не все.
С тех пор, как Мэкон умер, а моего папу увезли в лечебницу, Эмма постоянно варила, жарила и пекла, пытаясь таким образом отогнать охватившую ее печаль, но мы прекрасно знали, что это бесполезно. Я не видел ее в таком состоянии с тех пор, как умерла мама. Эмма знала Мэкона Равенвуда примерно на целую жизнь дольше, чем я, даже дольше, чем Лена. Их отношения могли быть не особенно радужными и совершенно непредсказуемыми, но они много значили друг для друга. Мэкон и Эмма были друзьями. Не думаю, что они бы когда-нибудь признались мне в этом, но я отлично все понимал. Достаточно было взглянуть на Эмму и на царивший в кухне хаос.
— Звонил доктор Саммерс, — буркнула Эмма, даже не обернувшись.
Доктор Саммерс — психиатр, лечащий врач моего отца. Эмма, не отрываясь, смотрела на вафельницу. Я не стал говорить, что вообще-то от этого вафли быстрее не поджарятся.
— Что сказал? — спросил я, глядя на завязки передника посредине ее спины со своего места за старым дубовым столом.
Помню, в детстве я все время пытался незаметно подкрасться к ней и развязать передник. Эмма такого маленького роста, что завязки свисают почти до самого пола. Я изо всех сил постарался сосредоточиться на размышлениях о переднике Эммы.
Лучше думать об этом, чем об отце.
— Сказал, что твой папа готов вернуться домой.
Я взял пустой стакан и посмотрел через него — когда смотришь через стекло, все вещи кажутся искаженными. Такими, какие они на самом деле и есть. Папа провел два месяца в «Голубых далях» в Колумбии. Когда Эмма узнала о несуществующей книге, которую он якобы писал весь год, и об «инциденте» — так она называла случай, когда мой папа чуть не сиганул с балкона, — то сразу позвонила тете Кэролайн. Она забрала отца в тот же день и отвезла его в «Голубые дали», которые называла санаторием. Ну знаете, такой санаторий, куда отправляют сумасшедших родственников, если им понадобилось «дополнительное
— Отличная новость.
Да уж, просто замечательная! Сложно представить, что папа вернется домой и снова станет расхаживать по Гэтлину в пижаме с утятами. Мы с Эммой и так потихоньку сходили с ума от всех этих поминальных запеканок, которые ближе к вечеру я, как всегда, отнесу в методистскую церковь. Я не очень-то разбираюсь в эмоциональных переживаниях, но Эмма явно была в полном раздрае, взбивала свое тесто и совершенно не хотела ни с кем разговаривать о том, что творится у нее в душе. Конечно — ведь пирог испечь проще.
Однажды, на следующий день после похорон, я попытался поговорить с ней, но она оборвала меня на полуслове:
— Что сделано, то сделано. Что ушло, то ушло. Мэкон Равенвуд сейчас в таком месте, что вряд ли мы когда-нибудь встретимся в этой жизни, и уж тем более в следующей.
Эмма сказала это таким тоном, будто примирилась с его смертью, но прошло два месяца, а я все еще разносил по знакомым пироги и запеканки.
За одну ночь она потеряла двух дорогих ей мужчин — моего отца и Мэкона. Папа не умер, но нашей кухне было все равно. Как сказала Эмма: что ушло, то ушло.
— Я пеку вафли. Надеюсь, ты голоден.
По-моему, это было первое и последнее, что она сказала мне в то утро. Я взял пачку шоколадного молока и по привычке налил себе полный стакан. Эмма всегда ругалась на меня, когда я пил на завтрак шоколадное молоко, а сегодня она, не сказав ни слова, просто отрезала мне огромный кусок сливочного кекса, и мне стало совсем не по себе. Мало того, воскресный номер «Нью-Йорк Таймс» не был, как обычно, открыт на странице с кроссвордом, а ее остро отточенные карандаши *2 оставались в ящике стола. Эмма выглянула в окно и посмотрела на задыхающееся под тяжестью облаков небо.
М-о-л-ч-а-н-и-е. Восемь букв по горизонтали, то есть мне нечего сказать тебе, Итан Уот. Вот что сказала бы мне Эмма в любой другой день.
Я глотнул шоколадного молока и чуть не подавился. Молоко было слишком сладким, а Эмма слишком громко молчала. Я понял, что слишком многое в нашей жизни изменилось.
Да еще вафли сгорели, и из вафельницы повалил дым.
Мне надо было в школу, но вместо этого я свернул на трассу номер девять и поехал в Равенвуд. Лена не появлялась в школе с дня рождения. После смерти Мэкона директор Харпер соблаговолил разрешить ей обучаться на дому с репетитором, пока она не почувствует, что готова вернуться в «Джексон». Учитывая рвение, с которым он помогал миссис Линкольн в кампании по исключению Лены из школы, думаю, он искренне надеялся, что этот день не настанет никогда.
Признаюсь, я немного завидовал Лене. Ей не надо было слушать, как мистер Ли бубнит свою старую песню о Гражданской войне, известной в наших местах под названием «северная агрессия», и о бедственном положении, в котором оказалась Конфедерация, не надо было сидеть на английском на «зрячей стороне», которую наша учительница, миссис Инглиш, могла разглядеть здоровым глазом. Теперь там сидели только мы с Эбби Портер, поэтому нам приходилось отдуваться за весь класс и отвечать на вопросы по содержанию «Доктора Джекила и мистера Хайда». Что заставило доктора Джекила превратиться в мистера Хайда? Есть ли между ними на самом деле существенная разница? Никто из нашего класса понятия не имел, что ответить, поэтому все сидящие в «мертвой зоне» просто-напросто спали.