Прекрасность жизни
Шрифт:
И они провели всей семьей немало волнительных вечеров с художником, прежде чем картина была готова. Когда это наконец случилось, Парфенюк позвал их в свою мастерскую, расположенную в Копьевском переулке около Большого театра, торжественно стянул с мольберта плюшевое покрывало, и вся семья: Лилиана Петровна, Модест Иванович, малютка - предстала сама перед собой в том именно виде, каковой мы с вами только что видели. Парфенюк сиял, малютка, еще не понимая ничего, лишь лепетала "мама, мама", играя тяжелыми кистями покрывала. Лилиана Петровна вздрогнула, и у Модеста Ивановича вновь защемило на сердце, хотя все они были рады несомненной удаче художника.
Поздравляли его, жали руку, кушали осетринку, пили шампанское. Когда присутствующие раскраснелись, художник подарил моделям
А в том, что с того самого дня, когда появилась на свет "Обратная связь", все они стали сильно задумываться и мысли их улетали далеко не только от прекрасности жизни, но и вообще от светлого пути. Их души, подобно сыру "рокфор", вдруг стал точить какой-то незаметный зеленый червь сомнения, нигилизма, престранного отношения к пространству и времени, месту и действию. Я, простой человек, не берусь вникать в причины этого загадочного явления но факт остается фактом: что-то со звоном треснуло в монолите их складной жизни, и двигатель их семейного счастья заработал с перебоями, прежде чем окончательно заглохнуть.
Странноват стал и сам Парфенюк. Он до самого конца выдержал тяжелую борьбу с непониманием полезного замысла и воспитательной роли картины, выстоял, победил, но в конце процесса выстаивания тоже как бы слегка надломился, как хрупкая полевая былинка. Нельзя сказать, что он стал пьяницей, но все чаще стал Парфенюк употреблять в разговоре нехорошие слова, посмеиваться неизвестно над чем. Однако крепкая, здоровая натура выходца из народа взяла свое, и он сумел усилием творческой воли победить возникший недуг. Парфенюк добровольно уехал на строительство БАМа и теперь уже который год работает там, создавая коллективный портрет стройки века, отчего и нет его сегодня здесь, на вернисаже. Гораздо хуже закончилось прямое соприкосновение с искусством у некогда счастливой семьи. Лилиана Петровна, соблазненная подлецами-сионистами, покинула СССР ради государства Израиль, подросшая малютка ныне снимается в США в полупорнографических фильмах про изгнание дьявола, а Модест Иванович разлюбил свою работу и, оказавшись в полном одиночестве, обязанности свои выполняет плохо, все поглядывает на часы, дожидаясь конца рабочего дня, чтобы лететь в свое опустевшее Ясенево. Где, наполнив чашу лимонадом или пепси-колой новороссийского производства, часами глядит на копию "Обратной связи", не произнося ни слова. Начальство, видя его нерадение, дало ему бесплатную путевку в санаторий, но он уже не был в силах прислушиваться к мнению коллектива, и коллектив махнул на него рукой. Уж больше не посылают его ни в ГДР, ни в Болгарию, что, на мой взгляд, является громадным пробелом в воспитательной работе, ибо никогда нельзя терять надежды, что каждый человек рано или поздно исправится. Да он и сам туда не хочет - любая заграница слишком живо напомнила бы ему, как подло и непонятно поступила Лилиана Петровна с ним и нашей Родиной. Она конечно же и его туда тащила, в эти так называемые сионистами "райские кущи", но у ней ничего не вышло, и Модест Иванович, чтобы оплатить им визы, продал "Запорожец", трясется теперь в автобусах, его топчут в метро, а вещей они ему почти не посылают.
Вот какова, товарищ, оказалась эта самая "Обратная связь"! Что ж, полотно Парфенюка сейчас в фаворе, о нем много спорят, пишут, но Модест Иванович твердо знает: возможно, эта картина еще исправит множество алкоголиков или людей, склонных к водке, но она уже сгубила свою натуру, то есть самого Модеста Ивановича и его распавшуюся семью. И следовательно, это - плохая картина! И не исключено, что люди, запрещающие подобные картины, действуют совершенно правильно, для всеобщей пользы! Это - хорошие люди! так теперь считает Модест Иванович, попивая свой ясеневский лимонад, и я с ним полностью согласен, отчего и пришел сюда сегодня. А если вы мне не верите, я могу показать вам свои документы, из которых явствует, что, беседуя с вами, я не погрешил ни единым словом ни против Истины, ни против Правды, ни против Бога!..
– Верю я вам, верю,- сказал герой, брезгливо отстраняя безумного, и продолжая оглядываться.- Ну, точно,- с
И действительно, вернисаж Лошкарева, куда герой был лично приглашен художником, проходил в совершенно другом помещении этого обширного Дома. У Лошкарева все выглядело по-иному. Дискретно сияли фотовспышки. Курился дымок американских сигарет. Пузырилось в бокалах ледяное шампанское. Знаменитости, ничуть не чванясь, бродили по выставке, образовывая живописные привлекательные группы, похожие на цветы. Лошкарев был, как всегда, скромен, невнятен, но глаза у него сияли, как у волка,- выставком закупил три его работы: "Композицию № 2", "Воспоминание о НЛО" и "Сиреневую сирень". Праздник шел своим чередом. В какой-то момент герой задумался, посмотрел в громадное окно и увидел бедного давешнего рассказчика, который, съежившись и подняв воротник демисезонного пальто, оставляя на свежевыпавшем снегу четкие следы своими лакированными полуботинками, шел прямо к дымящейся, черной полынье Москвы-реки.
Хорошо жить в СССР, только иногда очень грустно. Скорее бы перестройка...
ГЛАВА 1973
Толстая шкура
Интервью с Н. Н. Фетисовым, представлять которого читателю нет никакой нужды
АВТОР. Николай Николаевич, вы много повидали в жизни. Расскажите нам немного о себе.
Н. ФЕТИСОВ. Блаженной памяти 1956 год! Я, еще совсем юный и красивый, лечу над бескрайними просторами Эвенкии и вылажу из вертолета, жадно пропуская сквозь зубы девственный воздух.
Кругом текут бурные реки, чавкает грязь под ногами, и мошкара облепила мое лицо! Трудно! И я, стиснув зубы, иду впереди каравана оленей, везущих на своих спинах нелегкий и важный груз: спальные мешки, чай, сахар, табак, спички, кофе.
Трудно? Да, трудно! Несомненно трудно: стелется карликовая березка, пот режет глаза, но мы идем и идем вперед.
Однако вот даже и наш "вездепроходимый" олень совершенно застыл в грязи, тонкие ноги его пытаются подломиться, а глаза выкатываются из орбит и становятся похожими на глаза одной девушки, которая совершенно не относится к этому рассказу и с которой я познакомился совершенно при других обстоятельствах и в другое время.
– Что будем делать, боё 1?
– кричу я бригадиру проводников, пожилому студенту-заочнику педагогического института Василию Б. Но тот ничего не отвечает.
– Однако, не довезем груз, боё?
– упавшим голосом говорю я, еще совсем юный и красивый, с целыми зубами, густой шевелюрой и в портянках.- Однако, худо, боё?..
Василий Б. по-прежнему ничего не отвечает. Он зорко оглядывается по сторонам, как медведь.
И только тут я замечаю у него в руках толстую палку толщиной со стакан, всю отлакированную временем, выщербленную, выскобленную, с национальным орнаментом, чтобы лучше было за нее держаться.
– А что, если тебе, однако, толкнуть олешка палкой, боё?
– советую я Василию Б. Но Василий Б. все равно мне ничего не отвечает, потому что он знает жизнь, он дышит через ее поры, он крепко стоит на земле, и никакая сила его с земли не сковырнет.
Василий Б. взмахивает палкой и обрушивает ее тяжелый удар прямо в нежное лицо оленя. Я зажмуриваю глаза, но, открыв их, отнюдь не вижу перед собой потоков крови. Я отнюдь вообще ничего не вижу перед собой, потому что караван уже далеко впереди.
Смахнув слезы жалости, я догоняю ушедших и предлагаю короткий, но полезный привал, обещая угостить всех спиртом.
Мы с Василием Б. глотаем обжигающую жидкость, которую выдают для протирания теодолита, двое суровых мужчин среди бескрайних просторов Севера, и Василий Б. наконец прерывает молчание.
– Эй ты, фуфло 1? Ты как считаешь - мы с этой заразы не сослепнем?
– Нет!
– Я счастлив, что бывалый таежник наконец заговорил со мной, почти подростком.- Это этиловый спирт. Я видел, как его пили начальник экспедиции и его жена. И они до сих пор все видят.
– Ну, тогда дело,- одобрительно говорит Василий Б.- А то у нас на судоремонтном в Красноярске раз мы заначили цистерну и все пили, и даже на свадьбу сантехника взяли три ведра, а потом все ослепли.
– Все?
– не верю я своим ушам.