Прекрасные господа из Буа-Доре
Шрифт:
— Но, монсеньор, какого черта! — воскликнул д'Альвимар, надеясь по-прежнему избежать объяснения причин ссоры, а в худшем случае и драки, — в чем вина моего слуги, если вам угодно? Что за причуда была у господина маркиза бежать по нашей земле не помня себя и внезапно преградить нам путь? Не могли бы вы, именно вы, выхватить ваш пистолет, чтобы крикнуть ему «стой, кто идет»?
— Несомненно, но я не стрелял бы, не дождавшись ответа. Ну же, успокойтесь. Если вы пожелали бы, я смог бы уладить недоразумение к вашей чести и удовлетворению, но не лишайте меня этой возможности из-за своей вспыльчивости.
Пока д'Альвимар продолжал резко возражать, а маркиз ожидал с величайшим спокойствием, Адамас, обеспокоенный исходом
Все лакеи двух лагерей были родственниками или друзьями, и никто особо не тревожился о стычках из-за любви какого-то чужеземца, виновного или подозреваемого.
Время, которое д'Альвимар надеялся выиграть своим сопротивлением, стало таким образом обстоятельством, фатально повернувшимся против него, и когда Гийом, нетерпеливый и возмущенный его упорством, отвернулся от него, чтобы удалиться, объясняясь с маркизом, д'Альвимар обнаружил, что окружен людьми последнего и, не считая челяди Гийома, оказался в меньшинстве.
Его опасения становились теперь гораздо серьезнее, и он огляделся окрест, подсчитывая немногие шансы, которые у него остались, чтобы удалиться, или по крайней мере избежать посягательств на честь или жизнь.
Однако надежда покинула его, когда он услышал Гийома, которому Буа-Доре в немногих словах только что изложил свои притязания, Гийом отказывался поверить, что не стал жертвой искаженной действительности.
— Господин де Виллареаль? — спросил он маркиза. — Это невозможно, и мне следовало бы увидеть все собственными глазами, чтобы поверить в это. Однако вы должно быть были обмануты ложными доносами, позвольте же мне защитить честь этого дворянина, и не считайте, господин и добрый кузен, что, невзирая на уважение, которое я к вам питаю, я позволю бездоказательно оскорблять и унижать друга, который находится под моей защитой. Впрочем, вы не имеете никакого права, и это дело королевского правосудия, которому подвластен каждый дворянин. Успокойте же ваши расстроенные чувства, я вас заклинаю в этом, и позвольте мне вернуться в свой дом, вы знаете, что я ненавижу отступать.
— Мои чувства не столь расстроены, — возразил Буа-Доре, величаво возвышая свой голос, — я ждал вашего ответа, мой дорогой кузен и друг. Он таков, какой дал бы и я на вашем месте, и я больше не осуждаю вас за это. Предвидя, что ваше поведение будет таковым, как оно есть, я решил согласовать собственное в соответствии с почтением, которым я вам обязан, и поэтому вы видите меня здесь, на полпути к вашему почтенному жилищу, и на земле нейтральной и общинной. У меня есть некоторые права на эту дорогу, однако, в трех шагах от обочины, у этих старых скал, я окажусь ни у вас, ни у себя. Итак, знайте же, что я решил там драться до последнего, один на один, против этого изменника, того, кто не смеет отказать мне в поединке, видя, что я задеваю его умышленно, и провоцируя через моего лакея и что я подстрекаю его и оскорбляю в этот час, обращаясь с ним перед Богом, перед вами и порядочными людьми, которые нас сопровождают, как с подлым и низким убийцей. Я не думаю, что вы могли заподозрить злой умысел в том, что я совершаю; ибо, я прошу вас отметить это, пока вы и он находились в моем поместье, я воздерживался от любого оскорбления и любой досады, в чем я клялся вам быть ему честным хозяином, и я прошу вас отметить также, что предпринял меры встретить его в открытом поле, в конечном счете, чтобы не осквернить ваше жилище, не желая ни за что на свете ставить вас перед необходимостью оказывать поддержку этому несчастному. Наконец, мой кузен, я прошу вас обдумать все, что является самой большой жертвой, какую я мог бы сделать: именно на этом место его должны были забить палками мои люди, как он того заслуживает, но я снисхожу, именно я, дворянин
— Будьте его секундантом, как и любого падшего, который находится под вашим покровительством, Адамас станет моим.
— Разумеется, — воскликнул Гийом, растроганный благородством души старика, — он не мог увидеть более лояльное поведение, чем ваше, мой кузен, и это при тех подозрениях, какие вы имеете, вы проявляете незаурядное великодушие. Но эти подозрения, не будучи глубоко обоснованными…
— Дело даже не в подозрениях, — возразил маркиз, — раз вы не желаете выслушать, я вызываю на дуэль одного из ваших друзей, и я полагаю, что вы не будете упорствовать из-за подобного человека, способного отступить.
— Нет, разумеется, — воскликнул Гийом, — но я, именно я не пострадаю от дуэли, которая не приличествовала бы вашему возрасту, мой кузен! Скорее я буду драться вместо вас. Итак, захотите ли вы принять мою клятву? Я даю ее вам — отомстить лично за смерть вашего брата, если вы сумеете неопровержимо доказать, что д'Альвимар был малодушным и злобным негодяем. Подождите до завтра, и я отправлюсь защищать нашу семью, ибо это мой долг по отношению к вам.
Порыв Гийома был достоин великодушия маркиза; но Гийом, обронив намек на его возраст, больно задел его.
— Мой кузен, — сказал он, отдавая дань наивности души, которая отличалась таким смирением своих порывов, — вы принимаете меня за какого-то старого сеньора Пантолоне, с заржавленной шпагой и дрожащей рукой. Прежде чем я отброшу костыль, я прошу вас, вспомните об уважении, какое я вам выказывал, и которое не заслужило такого оскорбления, что вы нанесли мне, предлагая отмстить вместо меня за гнусное убийство моего дорогого брата. Начнем же, я полагаю, довольно слов, и я совершенно вышел из терпения. Ваш господин де Виллареаль, скорее, в этом случае мой, он, кто выслушал все это, не считая нужным сказать хоть слово!
Гийом понимал, что все расстроилось до такой степени, что любое соглашение стало невозможным и, полагая, по своему разумению, что сдержанность гораздо более свойственна д'Альвимару, повернулся к нему и живо заговорил с ним:
— Посмотрим, мой дорогой, отвечайте же; я даже не скажу ничего об этом вызове, который не обоснован, на это обвинение, которое вы не можете заслуживать.
Во время спора д'Альвимар размышлял. Он старался с самого начала выказать пренебрежительное и ироническое спокойствие.
— Я принял вызов, сударь, — ответил он, — и я не думаю, что это большая честь — принять его, будучи, как вы знаете, первым бойцом во всех видах оружия. Что до обвинения, оно так смехотворно и несправедливо, что я надеюсь, что вы сами его объясните; ибо я не знаю ничего о том, что маркиз рассказал вам обо мне, что-то шепча вам на ухо, а я требую, чтоб он повторил это громко.
— Я очень этого желаю, и не будем медлить, — заметил Буа-Доре. — Я заявил, что вы были бандитом, убийцей и вором. Вы хотите продолжать так и дальше, но именно я не намерен искать иных доводов против вас, кроме истины.
— Вы говорите мне ее с такими странными любезностями, господин маркиз! — холодно возразил испанец. — Вы уже попотчивали меня этой мрачной историей в вашем доме, где вы имели удовольствие, представив, сударь, рассказ об убийстве мною вашего брата. Эту историю, которую я не принимаю всерьез, я говорил вам уже; единственно я знаю, что я убил через моего слугу человека, одетого торговцем-разносчиком, который силой увез некую даму, о которой я вам уже сказал, что готов защищать и мстить за ее честь.