Прекрасный каратель
Шрифт:
Руперт Холмс спел «Побег» («Песня о пина коладе»), и я улыбнулся, сбросил кожаную куртку, позволив ей упасть на пол, и закрыл глаза, запрокинул голову к потолку и начал танцевать. Я орал слова во все горло, стягивая свою окровавленную белую футболку, и мои братья закатили глаза.
Слоан оставила мне след с идеальным кровавым узором от зубов на моем указательном пальце, и я нарисовал две кровавые линии на своих щеках, как воин, направляющийся в бой.
— Это начало чего-то великого, — крикнул я сквозь музыку. — Разве ты
— Я чувствую, как моя рука все еще заливает кровью диван, — прорычал Энцо, надувшись, как маленькая сучка.
Я драматично вздохнул, убавляя громкость, Фрэнки сжалился надо мной и пропел припев прежде, чем я успел полностью выключить музыку. Я присоединился к нему с широкой улыбкой, и к последней строчке Энцо тоже пел. Мы могли быть кучей сумасшедших ублюдков, но так получилось, что мы были лучшими людьми, которых я знал.
Когда песня закончилась, я выключил музыку и двинулся через широкое открытое пространство, опустившись на одно колено перед шкафами, встроенными в обшитую деревянными панелями стену сбоку от комнаты.
Я выхватил аптечку и бросил ее на кушетку рядом с Энцо, подходя к нему.
— Там все еще есть пуля или она прошла насквозь? — спросил я, хватая деревянный стул, стоявший рядом с маленьким столиком в углу.
— Прошла. Но у меня будет гребаный шрам прямо на чернилах, — проворчал он, стягивая испорченную рубашку, которой останавливал поток крови, чтобы дать мне взглянуть на повреждения.
Конечно же, пуля пробила одну из татуировок на его бицепсе, у воющего волка, сидевшего там, теперь не было уха и половины глаза.
— Теперь у твоего волка тоже боевой шрам, — пошутил я, открывая аптечку и хватая бутылку с антисептиком.
— Гребаная Калабрези, — прорычал Энцо, усаживаясь на стуле так, чтобы я мог смазать рану сильно пахнущей жидкостью.
— Что ж, мы отплатили им за это, забрав маленькую принцессу, — мрачно прорычал я.
— Можешь представить себе лицо Джузеппе прямо сейчас? — с энтузиазмом спросил Фрэнки позади меня. — Бьюсь об заклад, он весь красный и злой, как большой чертов свекольный ублюдок.
Я фыркнул, схватив Энцо за локоть и повернув его руку, чтобы посмотреть на выходное отверстие. Если он думал, что волку не повезло с отсутствующим ухом, то он наложит кирпичей, когда увидит, что пуля испортила череп на тыльной стороне его руки. Эта чертова штука теперь была не чем иным, как нижней челюстью.
— Похоже, здесь кто-то боролся с зомби-апокалипсисом, — пошутил я, обрабатывая рану антисептиком.
— Во имя любви к Христу!
Энцо выругался, выворачивая руку, чтобы попытаться взглянуть на нее, а затем зашипел от боли, потянув за рану. — Что они сделали с Изабеллой?
— Изабелла потеряла половину головы. Но ее улыбка такая же красивая, как всегда, — поддразнил я. У Энцо были имена для всех его татуировок, и иногда у меня складывалось впечатление,
— Ублюдок, — прорычал Энцо. — Я собираюсь вырезать в Карло Фабрини несколько новых собственных отверстий в отместку за это!
— Не забывай об этом, пока я тебя зашиваю, — ответила я, беря иголку с ниткой из набора рядом.
— Черт возьми, я выберу забвение, если ты собираешься колоть меня иглой, — сказал Энцо, вставая на ноги и направляясь через комнату к винному шкафу. Он схватил бутылку виски тридцатилетней выдержки, открутил крышку и бросил ее на пол.
— У нас здесь нет горничной, — раздраженно отругал его Фрэнки. — Так что подними это дерьмо.
— Отвали, — ответил Энцо, прежде чем приложить губы к горлышку бутылки и выпить больше половины содержимого.
Он швырнул бутылку на стол и вернулся ко мне, слегка шатаясь.
— Дай мне пять минут, прежде чем ты начнешь тыкать меня, фрателло, — пробормотал он, откидываясь на спинку дивана и протягивая мне руку, как будто я его чертова медсестра.
— Ты хочешь, чтобы я ударил тебя по яйцам, чтобы ты почувствовал другую боль, на которой можно сосредоточиться, пока я работаю? — Спросил я.
— Vai a farti fottere, — пробормотал он.
Перевод: Иди на хуй.
— Это благодарность тебе, — невозмутимо сказала я, прежде чем воткнуть иглу ему в кожу.
Энцо продолжал называть меня всеми ругательствами на свете на английском и итальянском языках, и я ухмылялся про себя, продолжая вышивать.
Фрэнки подкинул несколько больших поленьев в огонь и тепло наконец-то начало изгонять из комнаты леденящий холод зимы. Должно быть, в подвале чертовски холодно, и мысль об этом вызвала на моих губах жестокую улыбку.
— Итак, мы собираемся поговорить о слоне в комнате? — спросил Фрэнки, наливая себе бурбона и садясь в кресло рядом с нами. — Или, точнее, о невесте в подвале?
Я фыркнул, а Энцо вздрогнул, когда я слишком сильно вонзил в него иглу.
— Я уверен, что мы можем многое с ней сделать, — сказал я, не отрывая взгляда от раны Энцо. — А именно, выманить ее отца куда-нибудь, где он будет уязвим, чтобы мы могли закончить то, что планировали на сегодня.
— Думаешь, он любит ее настолько, чтобы рисковать собой ради нее? — с сомнением спросил Фрэнки.
— Какой отец не променял бы свою жизнь на жизнь своего ребенка?
— Наши не стали бы, — вставил Энцо немного невнятным голосом.
— Хорошо, — согласился я, хотя и не был полностью уверен, что это правда. Папе, возможно, нравилось, когда мы сражались в собственных битвах, и он никогда не отказывался от мысли подвергнуть нас опасности, но если бы нас взяли в заложники, я был почти уверен, что мы бы узнали, как сильно он любит нас. — Какой отец не стал бы рисковать собой ради дочери?