Прелесть
Шрифт:
Он бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами. Джим открутил фиксирующие болты, а потом вынул мотор из грузовика, вынул и поставил у костра, ни разу не коснувшись его руками. А потом упрямые гайки, способные потягаться с любым гаечным ключом, провернулись сами по себе – медленно, неохотно, – закрутились быстрее, разъединились с резьбой и выстроились в аккуратный ряд.
Когда-то (казалось, это было давным-давно) душнила рассказывал ему, как эффективно лагерь управлял его фабрикой, но жаловался, что рабочие переналадили под себя
Эффективно! Ясное дело, эффективно, ведь они усовершенствовали фабрику, – но как, какими способами, благодаря каким озарениям?
Сколько же новых методик, думал Эмби, сколько же новых принципов работы теперь в ходу по всей стране? Но в лагерях они не считаются принципами и методиками; для кочевников это скорее ноу-хау, деловые секреты, козыри при заключении сделок, племенное преимущество. Сколько же повсюду новых талантов, спрашивал он себя, сколько у них вариаций, сколько сфер применения?
Новая культура – стойкая и непобедимая, если осознать ее силу, вызволить ее из оков провинциальной ограниченности, сорвать с нее вуаль предрассудков. А это, понимал он, будет труднее всего, ибо магией запросто нарекают все, что выходит за рамки понимания, и за словом «магия», за этим простым и понятным ярлыком, кроется самое отъявленное невежество. Непросто подобрать другое слово, чтобы объяснить малоизученное и не до конца понятное явление; остается лишь принять его, набраться терпения и ждать того дня, когда кто-то сумеет все объяснить.
Он подошел к дереву, у которого оставил винтовку, небрежно подхватил, легкомысленно взмахнул ею в воздухе и даже удивился, что настолько привык к ней, – винтовка сделалась едва ли не частью его организма, продолжением его руки.
Точно так же люди свыклись со своими новыми возможностями. Настолько привыкли к магии, что она стала частью повседневной жизни и никто не осознает ее величия.
А возможности, если задуматься, фантастические. Стоит развить их, и через сотню лет на смену шипящим радиоприемникам придут телепаты, покроют континент сетью телекоммуникаций – гибкой, надежной, не зависящей от погодных условий, – и создадут разумную систему без врожденных пороков электронной связи.
Грузовиков не станет, ведь специалисты по телекинезу будут перемещать грузы от побережья к побережью (и во все находящиеся между ними точки) легко и споро, и опять же без оглядки на погоду или состояние дорог.
И это лишь две из многочисленных граней будущего, а сколько их еще, этих талантов – известных, вероятных, пока что нераскрытых?
Он покинул стоянку, вышел на дорогу, застыл на миг в задумчивости. Где же он был, тот лагерь, в котором требовался инженер-ракетчик? Или тот, где искали химика, поскольку тамошние ребята возились с горючим? Где, думал он, найти подъемщика? И умелого широкопрофильного телепата?
Да, задумка поверхностная и не отличается грандиозным масштабом. Ничего особенного. Но это
– Дайте мне десять лет, – сказал он вслух. – Больше ничего не прошу.
Но даже если ему осталось лишь два года, все равно надо начинать.
Ведь если он начнет, найдется еще один, кто продолжит. Кому-то надо начинать. Кому-то вроде него, способному изучать этот неоплеменной мир объективно, в свете исторического прошлого. «А таких, как я, немного осталось», – подумал он.
Уговорить их, конечно, будет непросто, но он твердо знает, что делать.
Эмби зашагал по дороге, насвистывая под нос.
Ничего особенного, но как же здорово реализовать этот замысел! Ведь тогда любой лагерь готов будет вынюхивать, выискивать, обманывать, обкрадывать, лишь бы заполучить плоды трудов Эмби.
Он знал, что это единственный способ вбить людям в голову хоть малую толику здравого смысла, чтобы они осознали свои возможности, чтобы задумались о применении других необычных талантов, которые расцвели на руинах прежнего общества.
Но где же был тот лагерь, в котором требовался инженер-ракетчик?
Где-то на этой дороге. На извилистой одинокой дороге, которая вдруг перестала быть одинокой.
Совсем немного надо пройти. Сотню миль, максимум две. Или больше?
Он резво шагал вперед. Прикидывал, куда идти, но безрезультатно. Столько дней миновало, столько лагерей осталось за спиной. «Надо вспомнить какой-нибудь ориентир, – думал он, – ведь я неплохо подмечаю ориентиры».
Но ориентиров тоже было слишком много.
12
Он брел по дороге, заходил в лагеря, выслушивал одинаковые ответы, и те сливались в монотонный гул:
– Ракеты? Ну их к черту! Это кому же в голову взбредет шутки шутить с ракетами?
Он и сам уже подумывал: может, его и не было, того лагеря, где требовался инженер-ракетчик? Это кому же в голову взбредет шутки шутить с ракетами? Какая от них польза?
Ему предшествовала молва – наверное, стараниями телепата или радио (не в последнюю очередь сарафанного), – и он обнаружил, что превратился в легенду. Его ждали, его встречали и произносили стандартное приветствие, со временем ставшее общеизвестной шуткой: «Не вы ли тот джентльмен, что ищет ракеты?»
Благодаря этой шутке, благодаря своему легендарному статусу Эмби стал одним из них, но даже став одним из них, держался особняком и видел то величие, которого не видели они сами, – величие, на которое им необходимо было открыть глаза. Чтобы они осознали это величие, мало было простых слов, ничтожно мало было самых оглушительных проповедей.
Он гостил на вечерних сборищах коммун, спал в трейлерах, где имелась лишняя койка, помогал по мелочам, прислушивался к сплетням и байкам – и в свою очередь сеял сплетни. Временами снова чувствовал ту своеобразную инаковость, но теперь понимал, в чем дело, и не пугался. А бывало, смотрел на окружающих и знал, от кого эта инаковость исходит.