Прелести и прелестницы
Шрифт:
* * *
ИЗ ПРОТОКОЛА
– Откуда вы узнали о случившемся?
– От случайных людей.
– Уточните.
– Не смогу. Всюду говорили. Даже в городских газетах было.
– По вашему это добровольный поступок.
– Не знаю.
– Были у него шансы остаться в живых?
– Минимальные. Пятый этаж…
– По нашим сведениям его долголетнюю сожительницу звали Мута. Вы не в курсе?
– Слышал, но утверждать не могу. А вы знали такую?
– Да, немного. А вы разве не помните?
– Здесь вопросы задаю я.
– Конечно. Это понятно с самого начала.
* * *
– Спрашиваете,
Далее следовали загадочная улыбка, победоносное оглядывание присутствующих, долгая театральная пауза.
– Да, я насылаю сновидения. Но вы ведь сами желаете их видеть. Я только разворачиваю ваше зрение. Многим и многим, ведь, сны не даны. То есть не дано их различить. Но, может, оно для иных и к лучшему…
Хотя сновидения – это не пагуба и не спасение: плюс и минус – вообще бессмысленные знаки… Сновидения – это другое. И те, кто зовёт их – тоже другие. Относительно беспробудно бодрствующих. Не больше и не меньше. Вот и всё…
* * *
Длинных разговоров Мута чуралась, без нужды не выпендривалась, в глаза глядела протяжно. Очи её были зелены, поволочны, заряжены отсутствием. Вроде как и выслушивала прилежно, а вроде как и бог весть где пребывала помыслами своими. Не поддакивала, но и не возражала. На разговор вызывала, но не помогала убеждаться в его нужности. Те ли это были слова? И слов ли она ждала?
Впрочем, одиночеством она тяготилась. Не то, чтобы искала общения, но на контакт шла охотно, легко, стремительно. Едва улыбалась, наклоняла голову, затаивала дыхание…
* * *
– Не бойтесь опираться о воздух! Я не о полёте – до того ли. Просто воздух – это самое безобманное.
Дошлые дни берегут от сумы.
Судные ночи мусолят в ладони
перья с отливом, какого не смыть
самой горючей святою водою.
Нервные взмахи. Хлопки наобум..
Только на воздух прямая опора.
Дальнее облако. Мышечный шум.
Поздний надрыв. И потеха повтора.
– А по-моему самое коварное и изменчивое, – возразил куцеухий, – и если это не принимать во внимание в самом что ни на есть цветущем возрасте, то в ином – уже никогда и не окажешься.
* * *
Стол был заставлен сиротскими салатиками, разномастными гранёными, мутнобокими ёмкостями с компотом. Бутылки отсутствовали. Они теснились в сумке под стулом. Таковы были негласные правила игры. Труженики общепита уловку эту прекрасно знали, но замечать правонарушение не торопились. Какой-никакой – а всё прибыток заведению. Единственное условие – без мордобоя… Как правило, получалось.
Пельменная после заседания – неизменный тогдашний ритуал. Предводительствовал на посиделках Икел. Он пользовался особой благосклонностью обслуживающего персонала. Обслуга вообще любит предводителей.
За столом травили анекдоты, вспоминали забавности, беспрестанно подкалывали друг друга. Стихов своих категорически не читали. Разве что порой зубоскалили по поводу чужих. А часто и вовсе об изящной словесности забывали. Впоследствии я не раз убеждался, что застолья и куда более маститых сочинителей редко сопровождались литературными дебатами. Всё больше – байками, сплетнями, враньём. И это – когда
Тост провозглашал Икел, и начинался галдёж. Содержание тоста значения не имело – это был сигнал к началу праздника. Торжество выпадения из реальности обычно заключало в себе несколько этапов. Сначала за столом все говорили одновременно и всё громче и громче. А когда шум достигал своего апогея, единое пространство общения рассыпалось на пары и тройки. И в каждой из них разыгрывался свой коммуникативный сценарий. Потом кто-то вдруг вспоминал, что все собравшиеся – одна шайка-лейка и негоже тут фракции затевать. За это с воодушевлением наполнялись стаканы, а затем всё распадалось уже окончательно и бесповоротно. Некоторые что-то увлечённо обсуждали с пышнотелыми раздатчицами, другие постепенно уходили в полудрёму, третьи на повышенных тонах спорили о женских прелестях. И чем ближе был финиш вечера, тем больше физиологических подробностей в тех спорах присутствовало.
Куцеухий редко участвовал в подобных мероприятиях. Но когда прибивался к коллективу – отрывался по полной. И в финале становился безобразен.
– Вы только не говорите мне ничего об их особости и нетривиальности психического устройства. Женщина должна быть чистой. Прежде всего физически. Знать, что подмываться нужно не лёжа в ванной, а стоя под душем. И начинать не сзади, а спереди. От влагалища – к прямой кишке. Чтоб кишечная палочка не попала куда не следует. А то ведь тогда и сам проблем не оберёшься…
Спустя многие годы всё эти доскональные рекомендации я вновь услышал с экрана телевизора из уст мягкоголосой ведущей в популярной программе, ратующей за крепкое тело и здоровый дух. В студии благодарно аплодировали.
* * *
Не помню почему – из неё и клещами слова было не вытянуть – Мута поведала мне, что Икел сочиняет какую-то грандиозную прозу. Говорила горячо, истово, самозабвенно. В подробности не вдавалась – только впечатления, эмоции, восклицательные знаки. Глаза поблёскивали, пальцы дрожали, дыхание сбивалось. Мне даже подумалось, не пьяна ли она. Но мы в тот вечер ничего не пили, а тайное прихлёбывание в индивидуальном режиме за ней не водилось. Потому я поглядывал на Муту с неясным подозрением, изрядным интересом и подспудной опаской. К чему это она? С какой стати? Не фантазии ли это? Я никогда не предполагал у Икела сверхобычных талантов и за чистую монету безразмерные восторги принять не мог. Видя мою скептическую мину, Мута распалялась ещё больше – повторялась, настаивала, доказывала. Бурная её тирада всё больше озадачивала, смешила, пугала…
– Ну и как он в постели?.. – вклинился я.
– Ты в своём уме?..
– О том, что в работе, распространяются исключительно в постели. Слишком интимное. Ещё Хемингуэй в «Празднике» ужасался… «Я дошёл до того, что читал ей отрывки из неоконченных вещей». Верх доверительности…
Мута замолчала, и остаток вечера был испорчен.
* * *
Казалось, я знаю, что напишу, предчувствую каждый непривычный оборот, всякий свежий изгиб рассуждения, любую прихоть неуклюжей своей фантазии. И я торопился домой, страшился повредить мысленно готовую уже ткань завораживающего повествования, истово вглядывался в самые дальние её края и узоры. Забывшись, натыкался на встречных, поскальзывался, таранил углы зданий. На меня матерно покрикивали, крутили у висков указательными, злобно отпихивали. Но мне было до лампочки: успеть бы, не расплескать, сохранить…